Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Остальное было делом техники. Приехавшие со съемочной группой под видом практикантов, исполнители ролей, столь же юные, как петеушницы, органично «внедрились» в их среду, как бы увлеклись неожиданным диспутом и сами стали подавать реплики. Вроде бы спонтанно, тогда как на самом деле они точно следовали тексту своих ролей. Мне оставалось лишь «непринужденно» дирижировать этим процессом, вовремя вклиниваясь в дискуссию.

Фильм этот много раз крутили по телику, и всегда я получал десятки откликов. Но один был дороже всего. Дело в том, что и этот сюжет взят из реальной жизни. Пришел однажды в редакцию застенчивый молодой человек, почти юноша, с протезом вместо кисти левой руки, и рассказал, как отрубила ее «в порыве ревности» бывшая жена: очень уж ей хотелось при разводе сохранить за собой их общий «москвич», а дело шло к тому, что суд оставит машину у мужа. Фабула не слишком годилась для очерка, но, взяв ее за основу, я сделал из этого повесть, а потом и фильм: настолько колоритны, характерны, выразительны были жена и теща — предтечи уже нарождавшихся подспудно «новых русских» в самом их диком и дремучем обличье.

Тот молодой человек — его подлинное, а не экранное имя: Саша Потихонов — и откликнулся на показ фильма по телевидению: «Как Вам удалось узнать, что случилось уже после нашей встречи в редакции? Кто подслушал и рассказал Вам про разговоры, которые мы вели с бывшей женой и с ее матерью: ведь Ваши герои произносят их слово в слово, точного и так, как на самом деле говорили женщины в нашей злополучной семье. И откуда Вы узнали про то, что они замышляли? Тогда я и сам этого не знал, а значит, и не мог ничего Вам сообщить во время нашей единственной встречи?»

Ясное дело, никто ни о чем мне не сообщал и никто никого не подслушивал. Просто логика подсказала, как должны развиваться события, а слова легли такие, какие приходят к людям определенного склада в определенной жизненной ситуации. Но все его вопросительные знаки были для меня самым дорогим комплиментом. Значит, от правды жизни мы не отступили ни в чем.

Благодаря снимавшимся фильмам, Ленинград на несколько лет стал моим вторым домом — не было месяца, чтобы я не ездил туда три, а то и четыре раза. Точнее, домом стала «Красная стрела». Иногда вагон чуть ли не целиком заполняли режиссеры, актеры, музыканты — «культурное движение» между двумя столицами было необычайно интенсивным.

Несколько раз моим спутником оказывался Иннокентий Смоктуновский. Мы познакомились с ним и подружились за несколько лет до этого на кинофестивале в Карловых Варах, потом часто встречались «домами» — душой встреч всегда оказывалась его прелестная жена Суламифь. Но лишь замкнутые крохотным пространством купе и только вдвоем, за рюмкой неизменно сопровождавшего нас коньяка, могли мы всласть предаться разговорам «на вольные темы».

Тема всегда оказывалась не праздной, не светской — Смоктуновский не выносил пустопорожней болтовни, он был человеком очень значительным, с богатым духовным миром, суждения его отличались необычайной глубиной, и мне до сих пор кажется, что этот гениальный лицедей не выразил ни на сцене, ни на экране и малой долитого, что ему хотелось и на что он был способен. А способен он был, по-моему, абсолютно на все. Он был равно велик и в трагедии, и в буффонаде, умея извлекать даже из самой скромной и незначительной роли весь содержащийся в ней потенциал. Такой, о котором не подозревал порой и сам автор.

— Какая это несправедливость, — сказал он однажды, прощаясь, после почти бессонной ночи, на перроне Московского вокзала в Ленинграде, — что нам отпущено так мало времени. Ну что можно за эти считанные годы успеть?

Мысль о краткосрочности бытия и о невозможности из-за этого реализовать все свои замыслы мучила его постоянно, но мне показалось, что он не был доволен собой, когда, подчиняясь минутой слабости, эту мысль вдруг обнажил. Отпущено было ему еще меньше, чем многим другим. Он ушел из жизни, не добравшись и до семидесяти, — я вспоминаю о нем с нежностью. И с благодарностью судьбе за то, что она подарила мне столько незабываемых встреч с этим удивительным человеком.

Еще запомнилась ночная беседа с Алексеем Консовским, совсем забытым теперь актером, которого старшее поколение зрителей хорошо знало как Кузьму в «Последней ночи» (вместе с Окуневской — ее первая роль!) и Принца в послевоенной «Золушке», а более молодое главным образом слышало его голос по радио, где он проявил себя отличным чтецом. Консовский ехал в Ленинград озвучивать какой-то заграничный фильм — жил на эту поденщину и сам подтрунивал над собой. Получалось у него совсем по-детски, да и вид был школьника-переростка, а не человека очень почтенных лет. Волнистые рыжие волосы вперемежку с седыми побуждали — безосновательно, надо сказать — подозревать, что это парик, а гибкость не слишком худого, но все еще спортивного тела напоминала о том, что это актер мейерхольдовской школы. Таким и остался.