Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Не слишком заметны они были, впрочем, только для непосвященных, а бдительные цензоры их заметал и сразу и постарались не допустить на газетную полосу. Но на гранках имелась спасительная виза председателя Верховного суда СССР, которая означала только одно: содержание репортажа соответствует содержанию дискуссий на Пленуме. И то еще, что публикуемые сведения секретными не являются. К идеологии эта виза никакого отношения не имела: Верхсуд ею не занимался. Но виза сама по себе действовала магически — цензура сникла, резонно решив, что в случае чего ответственность понесет тот, кто подписался под словами: «Возражений не имеется».

Публикация эта имела огромный резонанс — и в стране, и за ее рубежами. Встретившись вскоре с Горбачевым, Сахаров предложил создать комиссию по проверке политических и мнимо уголовных (в реальности тоже политических) дел, включив в нее не только прокуроров, но и двух журналистов, которым «общественность полностью доверяет»: Ольгу Чайковскую и меня. Такой, непостижимой для советского правосознания, комиссии, конечно, никто не создал, но политических стали выпускать. Иные из них побывали потом у меня в редакции, и каждый имел при себе газетную вырезку — статью «Как слово отзовется».

Еще большее впечатление произвела очередная публикация моих заметок с Пленума Верхсуда — «Правде в глаза». Все то, что я еще не мог высказать от своего имени, уже проходило, будучи вложенным в уста того или иного верховного судьи, прокурора, министра… Избегая кавычек, я пересказывал их выступления (ничуть не меняя, разумеется, сути) в такой публицистической тональности, которая придавала им необычайную эмоциональность и подталкивала читателя к нужным мне обобщениям. Ораторы, визируя мой материал, и впрямь верили, что говорили именно такими словами, — им хотелось соответствовать духу времен и, да в душе они и действительно думали так, а не как-то иначе.

«Ваша статья „Правде в глаза“, — написал мне писатель Василий Субботин, — заставила людей содрогнуться. Я не помню другого такого выступления в печати последнего времени, которое произвело бы такое оглушающее и сильное впечатление». Это лишь один из множества откликов на ту публикацию, побудившую взяться за перо даже тех, кто обычно сдержан в проявлении своих чувств.

Потрясенный не менее, чем Субботин, секретарь Московской писательской организации Артем Анфиногенов решил устроить обсуждение этой статьи. Писательский диспут вокруг журналистского репортажа — такого еще не было. В битком набитом зале ЦДЛ четыре часа подряд, без перерыва, писатели и юристы говорили о череде беззаконий, об опутавшей нас лжи, о покалеченных судьбах, перед которым и власть в неоплатном долгу, — говорили с такой страстью и такой компетентностью, что было ясно одно: заткнуть глотки, задушить правду уже ни за что, никому не удастся. Выступали литераторы, которых ни одна другая проблема, наверно, не объединила бы в общем порыве: Олег Волков, Натан Эйдельман, Сергей Есин, Юрий Черниченко — всего человек двадцать, если не больше… В том же ключе, что и писатели, выступали юристы самого высшего ранга. Целая страница в «ЛГ», посвященная тому беспримерному обсуждению («Кому это нужно?»), вызвала новый поток читательских писем. Лед не только тронулся — он шел уже полным ходом, предвещая наступление совершенно иных времен.

И еще одна тема стремительно ворвалась в нашу жизнь, дав выход тому, что было насильственно остановлено перетрусившими противниками первой антасталинистской волны. Постепенно начала раскрываться не полуправда, а полная правда о Большом Терроре, о миллионах жертв большевизма. Чуть приоткрылись архивы, и надо было сделать все возможное, чтобы щель эта стала хоть немножко пошире. О том, что форточку вообще захлопнут, тогда не думалось, но то, что процесс будет нелегким, — в этом я нисколько не сомневался. Желающих снова упрятать правду, извратить ее, уничтожить документы оказалось слишком много, в том числе среди тех, кто выдавал себя за демократов.

Наступил момент, когда старые, запретительные, указания как бы перестали существовать, а никаких новых еще не было. Все зависело от доброй (или недоброй) воли тех, кто владел информацией и документами. Председатели Верховного суда СССР — сначала В.И. Теребилов, потом Е.Л. Смоленцев, — а главное, неутомимый и верный О.П. Темушкин, имевший беспрепятственный доступ в архив, откликнулись на мою просьбу и снабдили меня материалами огромной исторической ценности. Первым следствием явилась маленькая статья «Осенью сорок первого», буквально ошеломившая страну. Пишу об этом без тени смущения, ибо ошеломило отнюдь не мое перо, а ставшие впервые доступными факты.