Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Сделаю лишь одно примечание. Мясорубочный конвейер Большого Террора работал безостановочно. 13 марта 1938 года на рассвете Военная коллегия огласила приговор по делу Бухарина — Рыкова, судьям дали один день на отсып, и сразу же после этого они приступили к рассмотрению очередных дел. 15 марта один из «тройки», Иона Матулевич, судил, среди прочих, поэта Петра Орешина и через пятнадцать минут «рассмотрения» приговорил его к расстрелу. Секретарем при Матулевиче был неизменный Батнер. Казнь состоялась в тот же день, — тогда же, 15 марта, после отклонения ходатайств о помиловании, расстреляли и всех осужденных на Третьем Большом московском процессе. В той экзекуции, как сказано выше, участвовал Батнер, юрист действительно первого ранга, а по совместительству — палач. Так что, вполне вероятно, он же и всадил пулю в затылок поэту Орешину. Принципиального значения эта деталь скорее всего не имеет, но упустить ее я не смог.

По существовавшим, а возможно, и еще существующим правилам, читательская почта хранится в редакции не то год, не то два, а потом за ненадобностью уничтожается. До поры до времени я не придавал этому никакого значения. Но вот — вспомнил как-то про одно любопытное письмо, к которому захотел вернуться, а его в редакционном архиве не оказалось: уже уничтожено. И я решил тогда завести свой архив. Спасти богатство, предназначенное к сожжению. Тем более, что письма становились все интересней, все содержательней, иные из них представляли собой оригинальные, порой даже блестящие, эссе — размышления о времени, о процессах, происходивших в стране, проекты переустройства гниющего на корню, дряхлеющего режима. Нормальная общественная жизнь отсутствовала, поделиться своими соображениями, особенно в глубинке, попросту не с кем, а потребность огромная.

«Так хочется поговорить, — писала мне из поселка Чильчи, Тындинского района, Амурской области Наталья Николаевна Глазкова, — а поговорить-то не с кем. Не о том, что с колбасой плохо, а что плохо с душой. Поговорить об обманутых поколениях. Обман этот уже заложен в генах и будет безжалостно корежить еще и следующее поколение. Возможно, и не одно.<…> Так хочется что-то сделать, участвовать в процессе очищения, который грядет, но что можем мы здесь, в глуши, вдали от тех мест, где делается история? Неужели при моей жизни так и не наступит время, чтобы можно было вслух, ничего не боясь, сказать то, что думаешь? <…> Дорогой писатель, пожалуйста, не опускайте руки, даже если Вам будет очень плохо, не уходите от борьбы, Ваша совесть и ум нужны многим честным людям».

Кто может остаться глухим, получив такое напутствие? А ведь письма с подобными мыслями приходили в огромном количествен — отовсюду!

Люди делились своей бедой, открывали душу, сплошь и рядом ни о чем конкретном не прося, никакой помощи не ожидая. «Очень, очень плохо на душе, — писала из Полтавы Клавдия Петровна Пихаленко. — Работа занудная, платят мало, продуктов в магазинах нет. <…> Но плохо на душе все-таки не от этого. Иногда посылают на помощь в колхоз, так я не могу надышаться, наслушаться, насытиться работой на земле. Не могу смириться — как ее топчут, как издеваются над ней. Дороги прокладывают прямо по полю, давят, мнут затраченный труд, плоды, когда можно было заранее предусмотреть проезды… Нет, я все не о том… Не могу налюбоваться на хлеба, на воздух, на дымок, на пенье петуха. Мне уже сорок, ну почему так непутево сложилась моя жизнь? С семьей все хорошо, я вполне обеспечена, но я же делаю не свое дело, а свое не делаю. Меня послали по распределению, вступила в партию, и вот все время подчиняюсь партийной дисциплине. Так надо! А вот так не надо! Зачем им нужно было меня сломать, почему обществу полезно, чтобы я делала не то, что люблю и умею, а прямо наоборот?»

Это умное, безыскусное и трогательное письмо было так же дорого, как письмо еще более безыскусное — из колхоза «Октябрь», села Потны, Алтайского края, от доярок Марии Силиной и Зои Казанцевой, письмо, адресованное в Москву, «писателю-журналисту Вазибиру» (так на конверте) и все равно дошедшее до адресата. «Мы каров кормим навозы убираим как яшаки а кто в начальниках жиреет и што с ними зделатъ вы все равно ни пишите потомучто боитись а мы боимси ищо больше дайти срочно атвет в литиратурки».

Таких писем было множество, ни срочный, ни «обычный» ответ ничем конкретным помочь их авторам не мог, но они давали представление о том, чем озабочены, отчего страдают, чего ждут люди в разных концах страны. И свидетельствовали о том, во что трудно было поверить: даже люди, которые скорее всего не читали, да и не могли читать, мои очерки в «Литгазете», каким-то образом про них узнавали и стремились вступить в диалог.

Сегодня стало поветрием ностальгически вспоминать недавнее прошлое, а нынешние беды и несправедливости относить исключительно за счет подлости новой власти. Эти плакальщики никогда не имели, как видно, той почты, которую имел я.