Валентайн

Да, говорю. Мы в апреле переехали. Переехали только из-за него, говорю я суду. Объясняю, что, увидев Дейла Стрикленда и то, что он сделал с Глорией Рамирес, я захотела забрать дочь и уехать с ранчо. Потом напоминаю о Джинни Пирс, уехавшей, возможно, навсегда. Вспоминаю Рейлин Макнайт, которая забрала половину семейных сбережений, два чемодана и десятилетнего сына и улетела из Мидленда в Даллас, оттуда в Атланту, потом в Лондон и в Мельбурн, в Австралию. Представьте, сколько пересадок… Но тут судья Райс просит меня – пожалуйста, пожалуйста – вернитесь к делу. Леди, говорит он, я не люблю сложных историй, и какое это имеет отношение к сегодняшнему разбирательству? Ответ – никакого, никакого отношения к Глории Рамирес. Чувствую, что краснею, и думаю: это моя история, старый петух. Посидите, послушайте пять минуток. Но говорю: да, сэр, – и оттягиваю на животе резинку.

Да, прискорбно, что эта маленькая неприятность вынудила вас покинуть свой дом, говорит Скутер. Надеюсь, по завершении дела вы захотите вернуться туда, к мужу, к хозяйству.

Мистер Клеменс, мне кажется, это не ваше…

Кит качает головой, почти незаметно, и я представляю, что он сказал бы, если бы стоял рядом. Мэри Роз, не позволяйте себя провоцировать.

Как ваш малыш?

Спасибо. Прекрасно.

Вам уютно в вашем новом городском доме – он смотрит в блокнот, – на Лакспер-Лейн?

Когда он называет мою улицу, я бросаю взгляд на обвиняемого. Стрикленд смотрит на стол перед собой, но на лице у него слабая улыбка. Если будет возможность, он сразу поедет к моему дому. Остановит свой пикап у меня на дорожке, но на этот раз не успеет даже снять руки с руля – я выстрелю ему в лицо.

Лакспер-Лейн, говорит Клеменс. Не там ли живет и Корина Шепард?

Для приезжего, говорю ему я, вы прекрасно осведомлены обо всех и обо всем.

Он усмехается, и мне хочется выбить ему зубы.

Корина по-прежнему деятельна?

Кажется, да.

Я слышал, она забавница – любит подрезать на шоссе, раздразнить дам в церкви, но, насколько знаю, её предки поселились здесь, когда Одесса была еще полустанком на железной дороге Техас – Тихий океан, так что вам надо её беречь. Он смотрит на присяжных. Некоторые улыбаются и качают головами.

Вы подружились с новыми соседями, миссис Уайтхед?

Кит Тейлор громко вздыхает и встаёт. Судья, есть ли смысл в этих расспросах?

Судья Райс сидел с закрытыми глазами, подперев голову рукой. Теперь он выпрямился и смотрит на меня. Я слышал, недавно вы устроили Грейс Кауден взбучку в церкви.

Кит пожимает плечами и нахмурясь смотрит в свой блокнот.

Жена до сих пор это вспоминает. Судья смеется. Эх, девочки! То ждете неприятностей, то их провожаете. И коль скоро речь о моей жене, я встречаюсь с миссис Райс ровно в час за обедом в «Загородном клубе». У вас есть вопросы к миссис Уайтхед, относящиеся к делу?

Скутер Клеменс важно кивает. Да, сэр, спасибо. Миссис Уайтхед, вы можете сказать нам, как далеко находится ваш дом от дороги местного значения Ферма – Рынок, номер сто восемьдесят два?

Старая дорога на ранчо? – спрашиваю я.

Дорога на ранчо? – говорит он. – Нет. Дорога Ферма – Рынок, номер сто восемьдесят два.

Я пожимаю плечами. Все называют её дорогой на ранчо.

Судья Райс не так называет. И я тоже. Он смотрит на присяжных, как будто сказал шутку, понятную только своим, и колготки на моем животе, еще дряблом после родов, тянут невыносимо. Думаю об Эйми Джо и о маленьком четырехмесячном сыне, оставленных дома с миссис Шепард, чтобы я могла прийти сюда, исполнить мой гражданский долг, рассказать о том кошмаре. Я не искала этой неприятности. Она сама ко мне пришла. Я на неё не напрашивалась. В груди начался зуд и жжение – я уже четыре часа не кормила маленького и боюсь опозориться перед этими мужчинами – если молоко просочится сквозь салфетки, которые я подложила в лифчик. И говорю Скутеру, что речь не о дороге Ферма – Рынок. Все знают, что она называется дорогой на ранчо. Кроме нездешних, к каким, вероятно, относится он, потому что башмаки его, похоже, никогда не ступали в коровью лепешку. Присяжные смеются, и я напоминаю им, что в то воскресное утро первой увидела живую Глорию Рамирес.

Дорога на ранчо, говорит Клеменс. Хорошо. Миссис Уайтхед, в то утро, когда мексиканская девушка, – он заглядывает в блокнот, – Глория Рамирес постучалась к вам в дверь, что она сказала?

Сказала?

Да. Что она вам сказала?

Да ничего она мне не сказала, говорю я.

То есть ни слова? – Клеменс снова оглядывается на присяжных, я тоже. Узнаю из двенадцати троих, которых встречала в городе. Смотрят благодушно и озадаченно, словно жалеют меня.

Она попросила воды, говорю ему, и сказала, что хочет к маме.

Она пила накануне вечером? Была с похмелья?

Сомневаюсь, мистер Клеменс. Она еще ребенок.

Ну, четырнадцать лет…

Я перебиваю его. Да, и четырнадцать лет – это ребенок.

Клеменс улыбается. – Одной четырнадцать – для другой это семнадцать, так мой отец говорил.

Мне хочется вскочить, схватить стул и огреть его по голове. Но сижу, слушаю, скручиваю руки сложными узлами.

Она сказала вам, что к ней приставали?

Простите?