Валентайн

Когда подъезжаю к дому Корины, ребенок бушует так, что на ходу отрываю пуговицу на блузке – скорее его утихомирить. Он кричит, царапает грудь, от острых ноготков остаются длинные царапины. Наконец, присосался – оба вздыхаем и закрываем глаза, успокаиваемся.

Уже дома, когда открываю банки к обеду, дочь не говорит мне ни слова – и ни слова, пока кормлю маленького, второй раз за два часа. И продолжает молчать, когда звонит телефон, а я не встаю с кресла, и её папа оставляет сообщение на автоответчике. Спать легли без капризов.

В сумерках Корина переходит улицу, и мы устраиваемся на задней веранде. Я приношу кувшин грейпфрутового сока с водкой и отдельно бутылку водки. Корина берет пепельницу. Выключаем на веранде свет, оставляем дверь приоткрытой и сидим под темнеющим небом. Небо с багровым оттенком – признак того, что может налететь пыльная буря.

Так где вы, черт возьми, пропадали весь день? – спрашивает Корина. Она зажигает спичку, вспышка отразилась в её глазах. Сегодня вечером поднялся ветерок и никак не решится, в какую сторону ему дуть и не подуть ли сильнее. Каждая вспыхнувшая и погасшая спичка, кажется, обладает собственной волей, как сжатый кулак.

Ну вот, думаю, есть возможность пробиться в темноте к другому человеку, рассказать правду. Но рассказываю Корине комедию о даме с подтекающим молоком, которая дерзит судье и попадает в кутузку. Рисую ей сцену – как обещаю Стрикленду застрелить его, а Кит Тейлор говорит: «Тьфу, черт», и судья стучит по столу пистолетом с такой силой, что, кажется, проломит дерево. И так хорошо рассказываю, что Корина смеется, не переставая. Забавнее рассказа про суд я не слышала, говорит она. Буду помнить до самой смерти.

И весь город тоже, говорю я.

Она протягивает мне бутылку с водкой, и я доливаю её в стакан, наполовину полный грейпфрутовым соком. Насчет этого не беспокойтесь, говорит она. Забудется быстро.

Ну да. Забудут через неделю-другую. И обе смеемся. Обе понимаем, что эта история прилипнет ко мне на годы – и к Эйми тоже. Она будет дочкой сумасшедшей матери, полдня просидевшей в тюрьме. Этот день изменит нас обеих. Теперь, когда сядем играть в карты, заставлю её сражаться до последнего, и, если проиграет, разъясню, почему – и не в самых любезных словах. Будем часами стрелять на дворе по консервным банкам, и, если заноет, что устала и хочет поиграть с Деброй Энн или еще какой-нибудь соседской девочкой, велю ей бежать в проулок и подбирать банки. Расставь на заборе и давай еще раз. Еще раз, скажу ей. Еще! Пока не научишься попадать с первого раза.

Когда отец захочет с ней повидаться, заставлю его приезжать в город, и двадцать лет пройдет, прежде чем снова ступлю на скудную красивую землю нашего ранчо, прежде чем сяду на нашей веранде и буду смотреть на закат, – и ничего между мной и небом, кроме грунтовой дороги и голосов: коровьих, птичьих, иногда – койота. А через несколько лет, когда Эйми вечером ускользнет из дома и поедет с друзьями на нефтеносный участок, я влеплю ей такую пощечину, что красный след будет виден еще и утром. И несколько лет не соберусь извиниться, а когда соберусь сказать «прости», каждое слово между нами будет как патрон в патроннике.

Небо уже черное, во дворе темно, только два огонька сигарет да на бетоне тусклое пятно света из кухни.

Вы подойдете? – спрашивает Корина, когда звонит телефон.

Да ну, говорю я. – Купила машинку, она и ответит за меня. Обошлась мне почти в двести долларов, а заказывать пришлось в Далласе.

Мы слушаем машинку, по двору разносится мой голос.

Господи, говорит Корина. Будет ли конец чудесам? Мне больше не придется бегать к телефону. Она хватает мою мухобойку, хлопает по столу – попалась! – и берет бутылку с водкой.

Ветер меняет направление, и нефтеперегонный завод дает о себе знать. Сидим выпрямившись, зажав носы, и ждем, что еще нам прилетит с ветром. В темноте раздается тягучий голос Кита Тейлора. Это Кит Тейлор, начинает он, и мы обе улыбаемся. Эх, девочка, говорит Корина, двумя пальцами зажимая нос. Была бы я лет на тридцать моложе. Ну, рожай там. И обе хохочем. Я чувствую, как уходит напряжение и отпускает спину.

Новости для вас. Он делает паузу, и слышно, как открывает банку с пивом. Молчит долго, можно подумать, что положил трубку на стол и пошел куда-то – или машинка испортилась.

Закончилось в четыре, говорит он. Нападение без отягчающих. Условное освобождение и денежная компенсация Рамиресам. Трудные эти дела. Извините, Мэри Роз. В пять часов его отпустили. Машинка выключается.

Мы с Кориной сидим в темноте и молчим, но могу догадаться, о чем она думает. Предполагал ли хоть кто-нибудь, что его осудят? Кто-нибудь, кроме меня?

Жаль, говорит она, но я уже на ногах – иду проверять окна и двери и как там дети. На обратном пути беру из чулана Старую Даму, проверяю, заряжена ли. Когда прихожу во двор, Корина видит у меня винтовку и со стоном встает. Вынимает из пачки две сигареты и кладет на стол.

Если хотите мне что-то сказать, говорю я, давайте, ну. Только не вздумайте сказать мне «не злись».