Валентина. Леоне Леони

Он был так бледен, такая мука запечатлелась в его потухшем взоре, что Валентина решила, будто он умирает. Она тоже бросилась рядом с ним на колени, лихорадочно прижала его к груди, покрывая лицо поцелуями и слезами, сама без сил упала в его объятия, но тут же испустила крик – Бенедикт лишился сознания, похолодел, и голова его безжизненно откинулась назад.

Не сразу Валентине удалось привести Бенедикта в чувство. Она видела, что он слаб и разбит, и она не решилась отправить его домой. Необходимость помочь любимому вернула ей силы, и она, поддерживая Бенедикта, довела, вернее – дотащила его до своей спальни, где стала немедленно готовить ему чай.

Теперь добрая и кроткая Валентина превратилась в заботливую и деятельную сиделку, посвятившую себя ближнему. Страхи женщины и возлюбленной ушли прочь, уступив место дружеским заботам. Она не соображала, куда привела Бенедикта, не подумала даже о том, что должно происходить в его душе, так как все ее помыслы сосредоточились на том, как бы помочь ему прийти в себя. Неосторожная, она не заметила, каким мрачным, диким взором он оглядывал ее спальню, где был всего лишь раз, постель, на которой ночью видел ее спящей, всю эту обстановку, напоминавшую ему высший подъем чувств, самое торжественное волнение за всю его жизнь. Упав в кресло, нахмурив брови и бессильно опустив руки, он бездумно смотрел, как Валентина хлопочет рядом, даже не понимая толком, что она делает.

Когда Валентина поднесла Бенедикту только что приготовленное ею успокаивающее питье, он вдруг поднялся и поглядел на нее таким странным блуждающим взглядом, что она от испуга уронила чашку и отступила на шаг.

Обвив ее стан руками, Бенедикт удержал ее.

– Пустите меня, – воскликнула Валентина, – я обожглась чаем!

Она отошла, и впрямь прихрамывая. Бенедикт бросился на колени, покрыл поцелуями ее маленькую, слегка покрасневшую от ожога ножку в ажурном чулке и снова чуть не лишился чувств. Когда он вновь пришел в себя, охваченная жалостью, любовью и страхом Валентина уже не вырывалась из его объятий…

Та роковая минута, которая неизбежно должна была рано или поздно наступить, наступила. Надо быть слишком безрассудным, чтобы надеяться победить страсть, когда видишься с любимым каждый день и когда тебе всего двадцать лет…

В первые дни Валентина, прогнав все свои обычные мысли, не испытывала раскаяния, но наступила и эта минута, и она была страшна.

И тогда Бенедикт горько пожалел о счастье, за которое приходилось платить невероятно высокой ценой. Он был жестоко наказан за свою вину – Валентина беспрерывно рыдала и чахла от тоски.

Оба были слишком добродетельны, чтобы бездумно позволить себе вкушать радости, которые они так долго отвергали и осуждали, и существование обоих стало воистину невыносимым. Валентина не в состоянии была заключить сделку с совестью. Бенедикт любил слишком страстно и не мог ощущать счастья, если его не разделяла Валентина. Оба не в силах были противиться чувству; всецело предоставленные самим себе, они оказались захваченными необузданными порывами юности и не умели отказаться от этих радостей, неизбежно несущих раскаяние. Расставались они с отчаянием в душе, встречались с восторгом. Жизнь их стала постоянной битвой, непрекращающейся грозой, безграничным сладострастием и адом, откуда нет исхода.

Бенедикт упрекал Валентину за то, что она его не любит, что ей дороже собственная честь, самоуважение, что она не способна полностью принести себя в жертву, а когда после этих упреков они позволяли себе новые слабости и он видел, как Валентина рыдает от отчаяния, сраженная бледными призраками страха, он проклинал то счастье, которое только что вкусил. Он готов был собственной кровью смыть воспоминания о миге блаженства. Тогда он уверял, что согласен бежать прочь, клялся, что перенесет жизнь вдалеке от нее, но у самой Валентины уже не хватало сил расстаться с ним.

– Как же я останусь совсем одна во власти своего горя? – возражала она. – Нет, не покидайте меня, иначе я умру, я могу теперь жить, лишь забывая обо всем. Как только я заглядываю в свою душу, я чувствую, что погибла, разум мой мутится, и я способна пойти на новый грех – грех самоубийства. Ваше присутствие дает мне силу жить, пусть даже я пренебрегаю своими обязанностями. Подождем еще, будем надеяться, будем молиться; одна я уже не могу молиться, но в вашем присутствии надежда вновь возвращается ко мне. И тогда мне кажется, что в один прекрасный день во мне проснутся былые добродетели и я смогу любить вас, не совершая преступления. Возможно, что именно вы и дадите мне эту силу, ведь вы сильнее меня, это я всегда первая отталкиваю вас и снова призываю.

Но наступали и минуты пламенной страсти, когда Валентина готова была с улыбкой взирать на муки ада. Тогда она становилась не просто неверующей, а фанатичной безбожницей.