Валентина. Леоне Леони

Валентина, недавно пережившая жестокое нервное потрясение, еще не окончательно исцелившаяся, в иные часы ощущала лихорадочное возбуждение. Тогда Бенедикт неотступно находился при ней и пел для нее. Валентину бросало то в жар, то в холод, вся кровь приливала к голове и сердцу, она прижимала руки к груди, чтобы успокоить готовое разорваться сердце, так неистово билось оно, потрясенное звуками, шедшими прямо из души Бенедикта. Когда он пел, то становился прекрасным, вопреки – а скорее, благодаря – шраму, изуродовавшему лоб. Он любил Валентину страстно и доказал ей это. Разве это не способно хоть немного украсить человека? К тому же глаза юноши в такие моменты загорались чарующим светом. Когда он в сумерках садился за фортепьяно, глаза его сверкали, как две звезды. Любуясь в неясных вечерних отблесках этим высоким белым челом, казавшимся еще выше из-за густых черных волос, этим огненным взглядом, чуть вытянутым бледным лицом, полускрытым в тени и потому то и дело менявшимся на ее глазах, Валентина испытывала страх, ей казалось, что перед ней возникает кровавый призрак некогда любимого человека. Когда же он пел глубоким, трагическим голосом арию Ромео из Дзингарелли[16], ее охватывали ужас и волнение, и, полная предчувствий, она, дрожа, жалась к сестре.

Все эти сцены безмолвной и затаенной страсти разыгрывались в домике, куда Валентина велела перенести фортепьяно, и постепенно получилось так, что Луиза с Бенедиктом стали проводить здесь с ней все вечера. Опасаясь, как бы Бенедикт не догадался о сильном волнении, овладевавшем ею, Валентина взяла за привычку не зажигать летними вечерами огня; Бенедикту это не мешало – он пел без нот, по памяти. Потом они отправлялись побродить по парку, или болтали, сидя у окна, вдыхая свежий аромат орошенной грозовым ливнем листвы, или взбирались на вершину холма полюбоваться луной. Если бы такая жизнь могла длиться нескончаемо, она была бы прекрасна, но Валентина, мучимая угрызениями совести, отлично понимала, что и так она длится чересчур долго.

Луиза ни на минуту не оставляла их наедине, она считала своим долгом не спускать глаз с Валентины, но временами долг этот становился ей в тягость, ибо она замечала, что руководит ею ревность, и тогда ее благородная душа невыносимо страдала, желая побороть это низкое чувство.

Как-то вечером Бенедикт показался Луизе более оживленным, чем обычно, его горящий взор, тональность голоса, когда он обращался к Валентине, причиняли Луизе такую боль, что она удалилась, не в силах вынести свою мучительную роль. Она ушла в парк, чтобы поразмышлять в одиночестве. Когда Бенедикт очутился наедине с Валентиной, он почувствовал, что весь дрожит – с головы до ног. Она попыталась было завести обычный, ничего не значащий разговор, но голос ей не повиновался. Испугавшись самой себя, она несколько минут сидела молча, потом попросила Бенедикта спеть, но пение произвело на ее нервы такое ошеломляющее воздействие, что она вышла, оставив его одного за фортепьяно. Раздосадованный Бенедикт продолжал петь. Тем временем Валентина присела под деревом на лужайке, в нескольких шагах от полуоткрытого окна. Здесь, сопровождаемый шумом листвы, которой играл благоуханный ветерок, голос Бенедикта казался еще более сладостным и нежным. Все вокруг было ароматом и мелодией. Она закрыла лицо руками и, охваченная самым сильным соблазном, какой только выпадал на долю женщины, залилась слезами. Бенедикт замолк, а она и не заметила этого, так как чары длились. Он подошел к окну и увидел Валентину.

Бенедикт тут же перепрыгнул через подоконник и присел на траву у ног Валентины. Она молчала, и он, испугавшись, что ей нездоровится, решился отвести ее руки от лица. Тут он увидел слезы, и из его груди вырвался крик изумления и торжества. Сраженная стыдом, Валентина, желая спрятать лицо, припала к груди любимого. Как это случилось, что губы их встретились? Валентина пыталась сопротивляться, но Бенедикт не нашел в себе силы ей повиноваться. Прежде чем Луиза подошла к ним, они успели обменяться сотней клятв и столькими же страстными поцелуями. Где же вы были, Луиза?

28