Валерий Брюсов. Будь мрамором

Отношение критики можно суммировать двумя цитатами. Скорее отрицательное: «Брюсов — мозаист, а не творец, составитель, а не поэт. […] Вдохновение не осенило книги. Ярко выдающийся поэт современности написал обыкновенный роман», который «никакого реального психологического интереса […] не представляет»^{76}. Скорее положительное: «Нельзя без особого уважения относиться к этому огромному и неустанному труду, вдохновляемому научной и художественной любознательностью. […] Он добился, он воскресил для себя то, что жило около четырех веков тому назад, он видит эту Германию XVI столетия. […] Какое сочетание фантастики с психологическим и бытовым реализмом! Но в том-то и дело, что не творческая фантазия, а трезвый, ясный, изощренный наукою ум берет верх в Брюсове»^{77}. Речь почти об одном и том же…

4

Стороннему наблюдателю «Весы» могли казаться монолитом, однако в их ядре назрели серьезные проблемы, причиной которых оказался Белый. В феврале 1908 года он написал Эллису большое письмо с обвинениями: «Брюсов относится ко мне варварски; постоянно меня игнорирует, не считается с моими мнениями; извлекая для себя всю пользу моей тактики, он всеми способами вредит проявлению моей индивидуальности. Ему нужно закабалить меня, изолировать от всех и потом перегрызть горло. […] Я считаю, что в теории искусства в настоящее время в России я единственный теоретик, но мне негде печатать свои взгляды, мне отводится роль — подтирать рот Брюсову. […] Может быть, Вам с Брюсовым только это и нужно: низвести А. Белого до газетного фельетониста, чтобы лицемерно сокрушаться: „А. Белый стал фельетонистом“, как это делал Брюсов, забывая, что для тактики или для него же я писал чаще, чем следует, в газетах. […] Я не прекращу сотрудничества в „Весах“. Но при малейшем нажиме со стороны Брюсова, в котором усмотрю нежелание видеть меня в числе сотрудников, я покидаю „Весы“. […] Не доводите меня до необходимости выпрямиться во весь рост, до необходимости возвысить голос, как подобает это мне по данному мне от Бога праву»^{78}.

Толчком для написания этого «странного письма, в духе тех, которые должны были писать герои Достоевского»^{79}, послужили личные недоразумения между Белым и Эллисом. Борис Николаевич чувствовал, что в «Весах», которым он отдает все силы, ему не позволяют высказаться в полной мере и что за этим стоят козни Брюсова. Полное личных оскорблений: «Как человека Валерия Брюсова за некоторые нюансы отношения ко мне я способен минутами презирать», — послание давало обоим обвиненным идеальный повод для дуэли. Эллис проявил несвойственные ему благоразумие и выдержку — утихомирил Белого и, видимо, не показал письмо Брюсову. Валерий Яковлевич имел все основания для тяжелой обиды: насчет притеснений можно было поспорить, но сотрудничать в газетах он никого не заставлял.

Белого особенно уязвили подозрения в измене общей тактике. Он клялся в верности «Весам» и расписывал, на какие жертвы пошел ради них. При этом в апреле 1908 года, то есть всего через полтора-два месяца, он сам передал в «Золотое руно» цикл стихотворений, который был немедленно принят, оплачен и отдан в печать. Брюсов открыто возмутился — и получил очередное послание Белого, на сей раз покаянное. Подробно описав свое тяжелое материальное положение, тот изъявил готовность забрать стихи из «Руна» (оказалось, что уже поздно) и отказаться от гонорара, временно прекратить сотрудничество в «Весах», «пока вы не формально, а искренне снимете с меня ужасное подозрение, что я в ваших глазах черт знает кто», и даже разорвать отношения с Блоком и Ивановым (до этого не дошло). Брюсов сумел успокоить и поддержать Белого. Как именно, мы не знаем (его ответ не сохранился), но результат виден из второго письма Бориса Николаевича, заключавшегося словами: «Спасибо вам еще раз за доверие ко мне и за ваше хорошее обо мне мнение»^{80}.