Валерий Брюсов. Будь мрамором

Несмотря на насмешки, Эллис немедленно откликнулся восторженной рецензией на вышедшую в июле 1909 года брюсовскую антологию «Французские лирики XIX века», оценив ее как «редкий (особенно в наше теперешнее безвременье) образец подлинной художественной ценности; среди чрезмерных, неполноценных и прямо фальшивых ценностей, переполнивших всю область литературы, снова появляется огромная ценность, абсолютно чуждая каким бы то ни было современным приемам книгоделания» (1909. № 7). Соловьев увидел в сборнике Брюсова «Все напевы» «все дорогие нам черты его поэзии», подытожив: «Поэт идет к Вифлеему, неся в дар неведомому богу золото своей поэзии. Оно — чисто и нетленно» (1909. № 5).

Хроника «Весов» прилежно фиксировала упоминания Брюсова в печати и зарубежные публикации его произведений, отметив вышедшие в Германии сборник рассказов «Республика Южного Креста» в переводе Иоганнеса (Ганса) фон Гюнтера, познакомившегося с Брюсовым в апреле 1906 года, и антологию «Современная русская лирика» в переводе Александра Элиасберга, который с 1907 года стал в «Весах» ведущим обозревателем немецкой литературы. Элиасберг перевел ряд произведений Брюсова, включая трагедию «Земля», с которой произошел неприятный для обоих инцидент. В 1907 году автор дал устное разрешение Гюнтеру, Элиасбергу и Лютеру переводить «Землю», полагая рассмотреть вопрос об авторизации перевода после его завершения. Гюнтер первым закончил перевод и нашел издателя, когда об этом узнал Элиасберг. Между германскими издательствами существовала неписаная договоренность не выпускать одно и то же произведение, даже в разных переводах, одновременно. Мюнхенский издатель Вебер предпочел перевод Гюнтера и выпустил его в 1909 году как авторизованный. Брюсов извинился перед Элиасбергом за «неосторожный, а может быть, и легкомысленный поступок», и инцидент был исчерпан^{69}.

Новую волну полемики вызвало отдельное издание «Огненного ангела» в ноябре 1908 года (второе, дополненное примечаниями, появилось в конце августа 1909 года). Восторженный отзыв Белого: «„Огненный ангел“ останется навсегда образцом высокой литературы для небольшого круга истинных ценителей изящного; „Огненный ангел“ — избранная книга для людей, умеющих мыслить образами истории», — почти весь состоял из инвектив против «модернистических перьев» и «псевдо-символических зубовных скрежетов» с эффектной концовкой: «Впрочем, не будем распространяться: все это демимонду останется до конца непонятным; демимонд увлекается тяжелогрохотным грохотом символических эпигонов» (1909. № 9)^{70}. Белый метил в статью Чулкова «Фауст и Мелкий бес», который, назвав роман «роковой неудачей», упрекал его в стилизации, растянутости и отсутствии занимательности, а автора в «бедности фантазии» и «сухости дарования», выводя эти черты из «душевных особенностей» Брюсова^{71}.

Эллис назвал «Огненный ангел» «гениальным психологическим романом», в котором впервые в России «индивидуальная трагедия нечеловеческой любви и жажда высочайшего знания облечены в форму исторического, реально-объективного, местами даже бытового повествования»^{72}. Соловьев заявил, что «наконец, русская литература имеет образец классической прозы, столь сжатой и точной, что ее трудно читать. […] Хочется изучать каждую строку, вновь и вновь открывая заключенные в ней стилистические сокровища»^{73}. Это прямая перекличка с цитированной выше рецензией Белого: «Теперь язык его присвоили все; десятки новоявленных брюсовцев черпают свой словарь из его словаря».

Не-символистская пресса встретила роман разноречиво. Коган, бывший приятель, а ныне беспощадный критик Брюсова во всех ипостасях его творчества, писал: «Научное исследование, испорченное приемами романиста; роман, испорченный приемами исследователя. Он слишком скучен для того, кто хотел бы найти в нем художественное воссоздание эпохи. Он неубедителен для того, кто стал бы искать в нем научных выводов. Самое ценное в нем — примечания»^{74}. Однако немецкий рецензент, прочитав перевод, усомнился, что произведение мог написать иностранец. 31 марта 1910 года Брюсов сообщил Измайлову отзыв газеты «Berliner Lokal-Anzeiger» от 9 января 1910 года: «Я не верю в русское происхождение автора романа, ибо такое знание этой части нашей истории едва ли допустимо у иностранца»^{75}.