Валерий Брюсов. Будь мрамором

Из-за него же у «Весов» возникла новая проблема. Сологуб обиделся на статью Белого о его творчестве «Далай-лама из Сапожка» (1908. № 3), где комплименты «громадному художнику» соседствовали с отождествлением писателя и его героев, а также с фразами вроде: «Колдовство Сологуба — блоший укус… сам-то он… немногим больше блохи». Федор Кузьмич отправил сердитое письмо Брюсову, завершив его фразой: «От более же распространенных комментариев воздержусь, помня, что писачке „немногим больше блохи“ подобает скромность». Из «партийных» соображений Валерий Яковлевич защищал Белого: «Самый факт появления этой статьи, изучающей Ваше творчество медленно, подробно, старающейся вникнуть в его глубину, — свидетельствует о том, что и автор ее, и журнал, поместивший ее, придает Вашим произведениям значение исключительное». Сологуб настаивал: «Сравнение меня с блохою — может быть, и очень верно, но недопустимо на страницах журнала, где я участвую». Стремясь сохранить для «Весов» обоих писателей, Брюсов оправдывал Белого: «несколько шутливый, если хотите шутовской, тон ее (статьи. — В. М.) — это метод автора, а существо статьи — любовь и уважение к Вам и Вашему творчеству». Сологуб был непреклонен: «О великом колдуне, по-моему, можно говорить лишь в шутку. Но если это серьезно, то я с удовольствием предоставляю это шутовское звание другому». Брюсов пересказал его письма Белому, предоставив тому объясниться с «далай-ламой» напрямую. На сумбурное послание Белого от 30 апреля Сологуб ответил сухо и иронично, прося больше не сравнивать его с «ёлкичем» и другими подобными персонажами. Конфликт разрешился миром^{81}.

Брюсов устал. «Только теперь, после того, как месяц я проблуждал по Италии и месяц провел на берегу океана, — писал он Гиппиус 13/26 сентября из окрестностей Биаррица, — начинаю я понимать вполне, до чего я устал от двух лет московской „литературной“ жизни. Понемногу начинаю обретать себя самого — таким, каким был я в дни „Нового пути“, а, может быть, раньше. „Весы“, „Золотое руно“, газеты, письма в редакцию, обиды всех на всех и интриги всех против всех, вечная истерика Андрея Белого и вечный савонаролизм Эллиса, ядовитая придурковатость Городецкого и бычачье себе на уме Макса Волошина — все это, и многое другое, образует такую систему зубчатых колес, после которой от души остаются лишь кровавые клочья».

Белый тоже считал себя пострадавшей стороной: «Шесть лет изо дня в день я был с Брюсовым в журнале при обостренных личных отношениях, последние же годы мы были там втроем: я, Эллис, Брюсов. Эллис был — партия Брюсова (против меня). Холодное интриганство + истерическое безумие — вот что было для меня работа в „Весах“. […] Внутренняя жизнь „Весов“ был сплошной, непрекращающийся кризис: а „Весы“ продолжали, несмотря ни на что, быть культурным явлением». Однако признавал, что в последние два года существования журнала он и Эллис «реально делали политику „Весов“, хотя и не были во всем согласны с Брюсовым»^{82}.

«Здесь, в Москве, нашел я страшный разгром всего того дела, которое привык считать своим, — сообщил Брюсов 8 ноября Петровской. — „Весы“ медленно погибали и должны были прекратиться к январю». Что же произошло? Летом 1908 года Поляков говорил, что намерен прекратить выпуск «Весов»: он потерял к ним интерес, видя, что энтузиазм Брюсова убывает, а другие используют журнал для сведения счетов. Издатель заявил, что не сможет финансировать «Весы» в полном объеме, поэтому их судьба зависит от подписки[61]. «Я много раз говорил Тебе, что „Весы“ мне надоели, что я хотел бы отказаться от заботы о них, — пояснял Брюсов Петровской. — Но видя такое неожиданное и стремительное крушение всего, что я делал в течение пятнадцати лет; видя, как внезапно все значение, вся руководящая роль переходит в литературные течения, мне и моим идеалам враждебные; видя, как торжествуют те, кто, в сущности, обокрал меня и моих сотоварищей, — я не мог не изменить решения. […] Я решил бороться во что бы то ни стало. Я решил в 1909 году так или иначе, но издавать „Весы“ или другой журнал и удержать за своими идеями в литературе то место, какое им надлежит. Ты понимаешь, что такое положение требует с моей стороны величайшего напряжения энергии. С. А. Поляков — за границей и продолжать „Весов“ не хочет. Другого издателя нет. Все друзья и союзники готовы продать и „Весы“, и меня за 30 серебреников или и дешевле. Чтобы снова всё сплотить, всё устроить, всё повести — надо не выпускать возжей и нитей всяких интриг ни на минуту. И вот я в самом разгаре всяких неизменнейших дел и отношений, в которых снова задыхаюсь, как в душной тюрьме, но бросить которые не могу, не хочу, не должен» (курсив мой. — В. М.).