Валерий Брюсов. Будь мрамором

Почему терпимый к модернизму Струве был столь резок? Вспоминая эти события, Белый не отказался от обвинений в адрес Брюсова, но усмотрел в реакции Петра Бернгардовича личный мотив: болезненно воспринимавший любые намеки на свое «ренегатство», он посчитал фигуру либерального профессора статистики (главка «Бал») карикатурой на себя^{76}. Слова о том, что «некоторые выведенные типы очень интересны», могли только разозлить его. Так что грех «обмера и обвеса» с души Брюсова можно снять.

В апреле 1912 года Струве решил с осени перевести редакцию «Русской мысли» в Петербург и предложил Брюсову пост ее московского представителя с сохранением за ним беллетристического отдела. Тот согласился, хотя понимал — по опыту заочного секретарства в «Новом пути» — что это ненадолго; тем более, хозяин по разным поводам и даже без повода стал демонстрировать ему свое недовольство. Наметив в преемники более покладистую Любовь Гуревич, Струве не хотел терять Валерия Яковлевича как автора, а потому 22 ноября предложил ему на выбор две комбинации за право преимущественного приобретения новых произведений: 100 рублей в месяц при прежних гонорарах или повышенный гонорар. Брюсов выбрал первое, но резонно предпочел другие издания, когда с началом войны Струве отказал ему в ежемесячном «фиксе».

5

Всеобщее признание Брюсова-поэта закрепил сборник «Зеркало теней», вышедший в первой декаде марта 1912 года^{77}. Его привычно обругал Буренин, снабдив отзыв дубовыми пародиями на «идиота-поэта»^{78}. Впервые новую книгу Валерия Яковлевича не рецензировали символисты, хотя Иванов тепло отозвался о ней в письме: «лирика выздоровления», «очаровательные свежесть и простота»^{79}. Владимир Гиппиус и Блок откликнулись посланиями: первое осталось в архиве, второе, вскоре опубликованное, прозвучало лирическим шедевром.

И вновь, и вновь твой дух таинственный
В глухой ночи, в ночи пустой
Велит к твоей мечте единственной
Прильнуть и пить напиток твой.
Вновь причастись души неистовой,
И яд, и боль, и сладость пей,
И тихо книгу перелистывай,
Впиваясь в зеркало теней…

Блоку понравилась книга, но к ее автору он относился без прежнего пиетета — возможно, под влиянием рассказов Белого об истории с «Петербургом». «Блок никогда не подвержен был склонности: переоценивать Брюсова. […] Брюсов немного был маг для меня. […] Для А. А. же он был только помесью позера с мечтателем», — утверждал Борис Николаевич, хотя признавал, что Блок «в пору нападок на Брюсова отмечал в нем действительность поэта и, все-таки, очень незаурядного, крупного человека»^{80}. Эти противоречивые слова, относящиеся к 1922 году, когда Белый, не помирившись с Брюсовым, писал «блокоцентричные» мемуары, опровергаются ранними восторженными высказываниями самого Блока. Но в 1910-е годы пути поэтов окончательно разошлись, а отношения стали исключительно литературными. Брюсов дорожил сотрудничеством Блока в «Русской мысли» и пригласил его к участию в «Поэзии Армении», но переписку с ним вела Иоанна Матвеевна (Иванову он всегда писал сам).

Брюсова венчало лаврами следующее поколение. Его лидер Гумилев, верный ученик, посвятил книге две рецензии. В «Аполлоне» он дал обобщающую оценку: «Слова „брюсовская школа“ звучат так же естественно и понятно, как школа парнасская или романтическая. […] Может быть, это нечто есть основание новой, идущей на смену символизму, школы. […] „Зеркало теней“ ярче, чем другие книги, отражает это новое и, следовательно, принадлежащее завтрашнему дню слово»^{81}. В журнале Цеха поэтов «Гиперборей» внимание было сосредоточено на мастерстве: «Его можно не любить, но читать и даже изучать его должно. […] Его прелесть в зрелости мысли, точности выражений и уверенности, с какой поэт подходит к своим образам»^{82}. Особого внимания заслуживают слова о «новой, идущей на смену символизму, школе»: через полгода в «Аполлоне» появились манифесты акмеизма — «Наследие символизма и акмеизм» Гумилева и «Некоторые течения современной русской поэзии» Городецкого. Отметив, что «Зеркало теней» «волнует, увлекает, очаровывает», Городецкий заявил: «В простоте, в художественной решительности, в прямоте подхода к миру вещей и миру чувств Валерий Брюсов достигает небывалой высоты»^{83}. Можно поспорить о применимости этих оценок к «Зеркалу теней» — самой декадентской по тематике (эротика, самоубийства, садомазохизм, наркотики) книге Брюсова после «Шедевров» — но ключевые слова акмеизма здесь налицо.