Валерий Брюсов. Будь мрамором

О книге очерков и воспоминаний «За моим окном», появившейся в начале июня 1913 года, пренебрежительно отозвался Александр Тиняков, некогда поддержанный Брюсовым и подражавший ему^{97}. Рецензент заявил, что эти фельетоны хуже Боборыкина и вровень с Измайловым: «Он становится скучен, и чувствуется, что будничную жизнь Брюсов изображать не умеет. Это, по нашему мнению, указывает на ограниченность таланта Брюсова вообще»^{98}. Однако Лернер, находившийся в ссоре с автором, признал, что его «суховатая, сжатая, деловая, но не лишенная изящества проза […] читается легко и с интересом»^{99}. В той же тональности выдержаны отзывы «Московских ведомостей»: «Рассказы г. Брюсова написаны очень живо, умно, талантливо и читаются с большим интересом», — и «Вестника Европы»: «За своим окном автор видел не очень-то много, но рассказал об этом без скуки, хотя и с свойственною ему четкою сухостью письма»^{100}. Изданный в конце октября 1911 года сборник «Далекие и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней» был воспринят критиками — будь то народник Горнфельд, марксист Войтоловский или либерал Чешихин-Ветринский — исторически, вне полемики^{101}. Торжество победителей можно было считать окончательным, когда Венгеров пригласил Брюсова и Иванова к участию в трехтомнике «Русская литература ХХ века. 1890–1910», где итоги эпохи подводили в основном либеральные и неонароднические критики. Валерий Яковлевич дал статьи о Коневском, Гиппиус и Блоке. О нем самом академично и благожелательно написал Федор Батюшков^{102}.

История жизни Брюсова становится похожей на «записку об ученых трудах», что признавал он сам: «Моя биография сливается с библиографией моих книг». Для завершения картины следует сказать о его признании как историка литературы. Достижениями и репутацией в этой сфере Брюсов дорожил и подавал пример Блоку, Чулкову, Садовскому, чьи работы сохраняют научную ценность. Публикации в «Русском архиве» способствовали реабилитации в глазах публики: оказывается, певец «бледных ног» знает и любит «наше все». Однако утверждения Брюсова о принадлежности Пушкину «Гавриилиады» (в начале ХХ века название писалось с одним «и»), от которой тот отрекся перед императором, были восприняты как выходка декадента, «избравшего себе специальность грязнить память»^{103}. Исследование «Лицейские стихи Пушкина» (1907), подвергнувшее аргументированной критике первый том академического издания полного собрания его сочинений, показалось слишком неожиданным для автора без филологического «мандата» и оказалось слишком специальным для присяжных критиков. Неутомимый Лернер, получив от Брюсова книгу с инскриптом «другу Пушкина и моему другу», написал как минимум шесть отзывов на нее: хвалебные общего характера для литературных изданий и критические, с подробным разбором и указанием на недостатки, для специальных^{104}. Венгеров привлек Валерия Яковлевича к работе над новым полным собранием сочинений Пушкина не только для написания статей по конкретным проблемам («Пушкин в Крыму») или об отдельных произведениях («Гавриилиада», «Медный всадник»), но как текстолога и комментатора. Высоко ценил его работы Щеголев. В 1910 году Брюсову предложили редактировать сразу два собрания сочинений Пушкина: малое академическое (совместно с Лернером) и для «Библиотеки русских писателей» издательства «Деятель» — но оба не состоялись по независящим от него причинам^{105}. Не увидела свет и подготовленная им для издательства «Альциона» книга «А. С. Пушкин. Суждения о всемирной литературе, собранные систематически под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова».

В 1910 году Брюсов задумал книгу «Околдованный поэт» — максимально полный свод фактических данных о Тютчеве. «Довольствуясь скромной ролью летописца, я не принимаю на себя притязательных и ответственных обязанностей биографа», — заявил он в предисловии^{106}, дальше которого дело не продвинулось. Каролина Павлова, автор слов о «святом ремесле» поэта, умерла в полном забвении, немного не дожив до первого выпуска «Русских символистов». Первую работу о ней Брюсов напечатал в 1903 году, а через двенадцать лет выпустил двухтомное собрание ее сочинений, замеченное в основном специалистами. Владимир Княжнин увидел в нем «и ряд не исполненных редактором обещаний, и невероятное изобилие опечаток, и хаос, царящий в текстах, и неполноту, и комизм примечаний, предисловий и послесловий»^{107}, хотя в позднейших изданиях Павловой брюсовская работа оценивается выше. Исключение составил отзыв Ходасевича, развенчавшего саму поэтессу: «Муза Павловой умна — и необаятельна. К тому же бывает она скучновата. Холодная и рассудочная, она не из тех, с кем хочется побыть с глазу на глаз, чтобы „отвести душу“. […] Не от сердца, но от сухого разума эти стихи». В кого на самом деле метил рецензент, догадаться нетрудно.

Глава тринадцатая «Любуюсь вами, ваш огонь деля…»

1