Валерий Брюсов. Будь мрамором

«Дело доходит до Брюсова, — вспоминал поэт Сергей Спасский. — Он на сцене. Разворачивает записку. Тема — что-то вроде „любви и смерти“ — слишком отвлеченна и обща. Брюсов подходит к рампе. Произносит первую фразу. Медленно, строка за строкой, не запинаясь, не поправляясь на ходу, он работает. Тема ветвится и развивается. Строфа примыкает к строфе. Исторические образы, сравнения, обобщения, куски лирических размышлений. Вдобавок он импровизирует октавами, усложнив себе рифмовку и умышленно ограничив возможности композиции. Нельзя сказать, чтобы это ему давалось легко. […] Запавшие глаза сухи и сосредоточены. Зал примолк, люди боятся двинуться, чтобы не нарушить напряженную собранность поэта. Брюсов продолжает. Удивление переходит в восхищение. И вот облегченный жест рукой: — Я дал вам девять правильных октав, — бросает он гортанным, картавым голосом все закругляющие последние строки. Смолк. Резко дернулась голова. Мгновенная улыбка и обычная серьезность в ответ на бешеные аплодисменты»^{39}. Валерий Яковлевич не обольщался относительно творений подобного рода. Одна из импровизаций, написанных октавами, начиналась:

Вот я опять поставлен на эстраде
Как автомат для выделки стихов.

Брюсов был готов импровизировать даже научные доклады: «Я представлю список дисциплин и на любую заданную тему сделаю доклад. […] После получасовой подготовки берусь сорок пять минут говорить на эту тему, популярно изложить основные ее проблемы и указать не меньше пяти книг, посвященных ее истории, развитию и современному состоянию»^{40}. Сообщая 6 октября 1919 года брату Юрию московские новости, фольклорист Борис Соколов упомянул лекции Брюсова, посвященные книге в древнем мире: «Читал превосходно: доступно, просто, ясно, на широком историко-культурном фоне и с большим запасом знаний»^{41}.

В начале апреля 1918 года по инициативе Брюсова и Иванова при Литературной секции Московского союза учащихся искусству была создана Студия стиховедения. Занятия начались 15 апреля лекцией Брюсова «Ремесло поэта», открывавшей курс «Введение в теорию стиха» и перепечатанной в качестве вступительной статьи к «Опытам». «Вдохновение может прийти и не прийти, а уметь писать вы обязаны, — говорил он студийцам, приступающим к освоению стихотворной техники. — Вот чернильница. Я не спрашиваю с вас вдохновения, а написать грамотное стихотворение о чернильнице вы можете! […] Вы не стихи пишете сейчас — вы решаете задачу на стихосложение. Техника нужна для того, чтобы владеть всеми своими силами, когда придут к вам настоящие стихи»^{42}.

«Опыты» смотрелись как хрестоматия, дополняющая лекции, хотя там было немало стихотворений из прежних или готовых к печати сборников. Брюсов разъяснял в предисловии: «Здесь нет ни одного стихотворения, которое не было бы в то же время подлинным выражением моих внутренних переживаний. […] В идеале я стремился к тому, чтобы включить в эту книгу лишь те стихи, которые являются подлинной поэзией. Я мог ошибиться в своем выборе, мог слишком снисходительно отнестись к своему произведению, но ни в коем случае не считал, что одно техническое исхищрение превращает стихи в создание искусства. Знаю, что среди помещенных далее стихотворений есть более слабые и менее удачные, но в каждом из них непременно есть „частица моей души“, и мне самому каждое из них, помимо особенностей их техники, напоминает те или другие чувства, глубоко пережитые мною, то или другое раздумье, живо и остро волновавшее меня когда-то».

Именно эти слова вызвали негативную реакцию критики. «Чем больше вникаешь в эту книгу, тем более охватывает тебя страх, что эти „опыты“ до ужаса полно отражают все переживания Брюсова, что не осталось у него других переживаний, кроме переживаний технических»^{43}. Ученые нового поколения отвергли «Краткий курс науки о стихе». Борис Томашевский назвал книгу «наукообразной», Роман Якобсон — «образчиком научного шарлатанства», что вызвало протест Вячеслава Иванова^{44}. Признавая «ее научные бесспорные недостатки», Юрий Соколов несколько неожиданно увидел в ней «комментарий к поэтическому творчеству Брюсова», пояснив в письме к брату: «Я доволен, что знакомство с Брюсовым дало мне ряд наблюдений над психологией поэтического творчества вообще»^{45}.

4

Как жили Брюсовы? Рассказов о квартире № 2 в первом этаже дома № 32 по Первой Мещанской улице… много или мало? Много описаний кабинета хозяина, где собирались литераторы, но в остальные комнаты допускались лишь домашние. В 1960-е годы племянник Иоанны Матвеевны Николай Рихтер составил описание квартиры, какой он запомнил ее в середине 1910-х годов^{46}.