Валерий Брюсов. Будь мрамором

Нашлась более приемлемая и интересная работа. 13–14 декабря 1918 года в Наркомпросе состоялось совещание Луначарского и Лебедева-Полянского с московскими литераторами: нарком предложил обсудить идею создания в его ведомстве Литературного отдела — во главе с Горьким — для помощи писателям. Налаживание отношений Луначарский хотел возложить на беспартийных, но лояльных к советской власти людей вроде Белого, Чулкова, Шершеневича и своего бывшего помощника Рюрика Ивнева. Писатели настороженно отнеслись к инициативе, усмотрев в ней попытку официально поставить их под контроль государства с помощью «кнута и пряника». Шершеневич выдвинул кандидатуру Белого в заместители Горького, а Ивнев — сразу в заведующие отделом. Выступление Брюсова не отличалось конкретностью: «Существует новый читатель и спрос на новую книгу. Можно только приветствовать создание Литературного отдела, который учтет эту потребность. Главная задача Литературного отдела — это создание чего-то нового»^{12}. Не встретив безусловного одобрения своих идей, нарком отказался от их реализации на целый год.

Седьмого августа 1919 года Брюсов был избран членом Литературно-художественной подколлегии Госиздата. Поблагодарив за сообщение об этом, он известил, что «к сожалению, в настоящее время длительная болезнь, требующая постоянного хирургического вмешательства (фурункулез. — В. М.), не позволяет мне принять участие в работе подколлегии. Но как только позволит мне мое здоровье, почту долгом деятельно участвовать в этих работах»^{13}. С 1 октября Валерий Яковлевич участвовал в заседаниях и рецензировал рукописи: одобрил рукописи Бориса Пильняка и Владимира Кириллова, призвал поощрить Пимена Карпова и Сергея Обрадовича, отверг роман Алексея Чапыгина «На лебяжьих озерах» и опыты нескольких безвестных авторов^{14}. В ряде случаев рекомендовал книгу пока не издавать, но оплатить. Политических мотивировок и предложений о запрете в отзывах нет. Кто только не писал тогда внутренних рецензий, однако «цензором» поспешили обозвать именно Брюсова.

Необходимость выживания объединяла вчерашних врагов. 4–5 ноября в Госиздат поступило ходатайство учрежденной 10 мая 1918 года Трудовой артели литераторов, членами которой были Брюсов с женой и Айхенвальд. Среди выпущенных книг указан сборник ранних произведений Флобера «Ноябрь» в переводе Иоанны Матвеевны под редакцией Валерия Яковлевича; среди планов заявлены брошюра Брюсова «Пушкин» (два печатных листа) для серии биографий «Сеятели правды» и «книга стихов Виктора Гюго (приблизительно в 12 печатных листов) в переводе и под редакцией В. Брюсова». Ни один из проектов не был осуществлен, хотя Артель просила лишь «разрешение на выпуск названных изданий» и бралась купить бумагу за свой счет^{15}.

Наконец, 11 декабря 1919 года коллегия Наркомпроса утвердила положение о Литературном отделе (Лито) во главе с Луначарским. Брюсов стал его заместителем. В коллегию Лито вошли Блок, Горький, Иванов, Балтрушайтис, Серафимович, поэт-пролеткультовец Кириллов и Давид Марьянов из аппарата Наркомпроса; Айхенвальд, Гершензон, Иван Рукавишников и Осип Брик стали кандидатами в члены коллегии. Против категорически выступила Крупская, заявив, что нарком «дает громадную власть в руки кучки людей, власть укреплять свое литературное направление, навязывать его массам и подавлять всякое новое направление, порождаемое новой жизнью»^{16}. Постановление Центральной коллегии Наркомпроса от 26 июля 1920 года признало Брюсова «высококвалифицированным специалистом и незаменимым сотрудником»^{17}.

Сработаться столь разным людям было сложно, поэтому фактическое руководство взял на себя Брюсов. «Он работал, не покладая рук, — вспоминал Кириллов. — С аккуратностью и любовью, достойной лучшего советского работника, он неутомимо руководил деятельностью этого учреждения. […] Он часто приходил раньше всех и усаживался за разборку вороха бумажных дел, которых тогда было изобилие. От гонорарных ведомостей, счетов до ордеров на выдачу селедок, — все это проходило через его руки, рассматривалось и утверждалось им»^{18}. Ироническое описание работы Лито как «невиданной поэтической канцелярии» оставил Эренбург: «На стенках висели сложные схемы организации российской поэзии — квадратики, исходящие из кругов и передающие свои токи мелким пирамидам. Стучали машинки, множа „исходящие“, списки, отчеты, сметы и, наконец-то, систематизированные стихи»^{19}. Отдел должен был «регулировать все отношения государства к литературно-художественной деятельности страны», «оказывать поддержку живым литературным силам», «выявить скрытые в народе литературные дарования и содействовать их росту в духе мировой революции», а также нормировать ставки гонораров, регистрировать литературные общества и организации.