И ниже, после приведённого стихотворения, Наталия Евгеньевна отмечает в своём дневнике: «Да, такое послание может взволновать. Весь день и до сих пор я под впечатлением этого письма: столько в нём души, искренности, очень тёплого чувства. Я знала, что он ко мне относится более чем просто хорошо, но когда об этом пишут так, как написано у него, то это производит впечатление. В этот же вечер он мне позвонил, поздравлял с днём рождения, страдал и переживал, что не может быть в это время со мной»[45] [21, 26–27].
Наталия Евгеньевна стала родным человеком, ей Гаврилин мог доверить любую свою тайну, рассказать о самых сокровенных переживаниях. И она, в свою очередь, всегда шла ему навстречу, поддерживала и помогала. Например, однажды, понимая, что он не в духе, увела его из интерната, чтобы поговорить. И даже подходящий предлог придумала — нужно якобы купить фотобумагу.
Причина плохого настроения раскрылась сразу, связана она была с безденежьем и долгами. Гаврилин ждал помощи от мамы: она собиралась выслать сто рублей. А долг составлял 138 рублей. К этому прибавлялись ещё и другие переживания — неверие в свои силы, постоянное сравнение себя с другими, часто — не в свою пользу. И Наталия Евгеньевна успокаивала своего юного друга, может быть, и не сознавая в тот период, что это только самое начало их долгих прогулок и доверительных бесед.
Разговор завершился обещанием Гаврилина не тратить денег на пиво, и если занимать, то только у Наталии Евгеньевны. Со своей стипендии он пообещал ей купить почему-то жёлтый берет и боты на широком каблуке, чем очень рассмешил.
А потом Наталия Евгеньевна получила письмо от мамы Гаврилина. Оно было приветливое и тёплое, но вместе с гем и тревожное. Клавдия Михайловна выражала своё беспокойство по поводу здоровья и настроения сына, который отправил ей накануне очень мрачное послание: Гаврилин поссорился с Вадимом, разочаровался в дружбе. Решил, что только Наталия Евгеньевна может ему чем-либо помочь. И Клавдия Михайловна просила воспитательницу уделять Гаврилину, если это возможно, чуть больше внимания. Конечно, Наталия Евгеньевна согласилась, о чём тут же уведомила маму Гаврилина в ответном письме.
Но было и ещё одно обстоятельство, заставляющее родителей интернатских детей нервничать: воспитатель А. И. Долгих периодически отправлял мамам и папам письма, в которых сообщал, что их дети якобы переживают сложный период и находятся в маниакально-депрессивном состоянии. А Гаврилин к тому же опасался, что Долгих как-нибудь в совсем неподходящих выражениях напишет маме о Наталии Евгеньевне. «Я поняла, что он больше всего боится, что Александр Иванович мог пролить свет на его отношение ко мне», — отмечает Н. Штейнберг в дневниковых записях [21, 28].
Однажды Гаврилин даже попытался перехватить письмо, но не удалось: письмо отняли, и получился небольшой скандал. Конечно, вся история сильно расстроила и Гаврилина, и Наталию Евгеньевну. Но вскоре и это забылось: наступил праздник 8 Марта и все «три В» пришли к Наталии Евгеньевне в гости. «Хотелось хоть раз покормить их вкусно, — рассказывает Н. Е. Штейнберг. — В интернате старшие ребята недоедали, потому что ужин был в семь часов, а вся работа по приготовлению уроков и занятия по специальности приходились на вечер. Поэтому по вечерам они шли в дежурку за сухарями. По просьбе воспитателей работники столовой каждый день сушили сухари для интернатских ребят».
К празднику воспитатели получили от детей открытки с рисунками и стихами собственного сочинения. Гаврилин преподнёс поздравление на двух тетрадных листах, где аккуратным почерком было выведено: