Валерий Гаврилин

А молодой отец семейства из-за всех трудностей и переживаний практически потерял спокойствие и возможность нормально работать. В письме Ольге Яковлевне он сетует: «…уже три дня не сочинил ни единой ноты, быт заедает — столько практических домашних дел, что как ни жмусь, ни жмусь — ни черта не получается. Не могу никак работать во всю силу и иногда со страхом обнаруживаю, что мне нечего сказать своей музыкой, не могу сосредоточить себя на главном, пусть даже не на главном, а хотя бы на какой-нибудь одной мысли, которую бы я мог изложить стройно, ясно и с душой. <…> Но я не теряюсь, а в трудные минуты стараюсь не терять ни веры, ни надежды, ни любви к своей творческой работе. Крепко, крепко целую. Любящий Вас Валерий. Всё будет хорошо, пока это временно тяжело. Я так думаю и хочу так думать дальше, по этому закону жить и вести себя» [21, 55–56].

Несмотря на свои молодые годы, Гаврилин, как отмечала Наталия Евгеньевна, всегда принимал взвешенные, по-настоящему мужские решения, и нёс за них ответственность. В семье его слушали и слушались. А когда сложностей стало слишком много, на помощь пришла Ольга Яковлевна — она забрала дочь и внука в Опочку. Чуть позже к ним приехал и сам Гаврилин, окончивший второй курс консерватории.

Тогда-то он и написал музыку к спектаклю «Бронепоезд». И, судя по качеству и скорости проделанной работы, сотрудничать с местным театром и Ольгой Яковлевной ему очень нравилось. По возвращении в Ленинград жизнь покатилась по-старому. Приехала Клавдия Михайловна, Наталия Евгеньевна продолжила преподавание в школе-интернате № 4, а Гаврилин — учёбу в консерватории и работу концертмейстером в хореографических коллективах.

Из новостей — в доме появился инструмент: взяли напрокат кабинетный «Мюльбах». Теперь можно было отменить ранние подъёмы ради класса в консерватории. Но со специальностью по-прежнему были проблемы. В письме маме в Опочку Наталия Евгеньевна отмечает: «Валерка сочиняет сонату. Сочинил много тем, много занимался, а Евлахов почти всё забраковал, говорит, что Валерка дал себе поблажку — очень похоже на Прокофьева. Теперь заново сочиняет» [21, 57].

И ещё из воспоминаний Гаврилиной: «Дома обстановка оставалась нервной, так как у Валерия с его мамой всё время возникали конфликты, она была очень обидчива, могла, разобидевшись на что-нибудь, уйти из дому, по нескольку дней не разговаривать. Всё это вместе взятое привело Валерия к нервному расстройству, и он стал оформлять по медицинской справке академический отпуск. Чтобы он поправил здоровье, решили, что он поедет в Опочку. Это была зима 1961 года. Там продолжалась работа над спектаклем «Бронепоезд 14–69» [21, 57–58].

Вскоре от Гаврилина пришла весточка: «Живу я хорошо, гуляю, укалываюсь, репетирую с трубачом и даже играю на кларнете — по поручению Ольги Яковлевны — для студента Миши в «Бронепоезде». Чувствую себя пока не блестяще, главным образом потому, что пропал сон. <…> Что будет дальше — не знаю. Кушаю хорошо, аппетит замечательный, прекрасный воздух — жалею только, что нет Андрюши со мною. <…> Я хочу скорее вас всех увидеть, но, с другой стороны, мне хочется побыть в Опочке до окончания «Бронепоезда» — всё-таки я помогу Ольге Яковлевне и ободрю, когда надо, — я на неё хорошо влияю, она сама сознаётся, а то она совсем себя загробит и потеряет здесь силы, нервы и здоровье. «Бронепоезд» будет готов числа 15–20 февраля» [21, 58].

В консерватории наконец предоставили академический отпуск, и композитор успокоился: можно было заниматься музыкой в своё удовольствие. А летом — снова любимая Опочка, прогулки в окрестные деревни: Барабаны, Светотечь, Рублёвка, Ляпуны… «Вечером часто говорил: «Пойду пройдусь». Возвращался весь взмыленный. «Прогулялся?» — «Да, сходил до Барабанов и обратно». А до Барабанов-то 10 километров!» — восклицает Наталия Евгеньевна.

Тем временем отпуск подходил к концу: Гаврилину предстояло во второй раз стать студентом третьего курса. Близких друзей в консерватории, в отличие от интерната, у него так и не появилось, и возвращаться туда не очень хотелось. Тем более что обстановка на кафедре оставалась неспокойной, взаимопонимания с профессором не возникло, работа протекала трудно и нервно.

Именно в консерваторский период Гаврилин пишет свой пронзительный очерк об одиночестве. Чтобы отчасти понять его настроение в один из сложнейших периодов, приведём выдержки из этого текста: