Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

Потирая лоб, отошел к столу. Спрашивать дальше казалось страшным, неуместным. Но Неля продолжила:

– Соседский сын увидел, как он нас в машину тащит. Ну, и позвал на помощь. Милиция настигла у косогора. А потом суд. Мама подняла весь город. Влиятельная была. Любили ее. Но я навсегда запомнила, как страшно доверять. Шрам остался не здесь даже, а здесь. – Она приложила свою ладонь к груди.

Валера опустился на кровать. Отчего в нем это отозвалось? Неля впустила его в свою глубину. Это доверие он не мог не оправдать. И в ином свете вдруг открылась ее робость, опасения, неуверенность.

Камнем по лицу ребенка… Или дуло пистолета ко лбу. Вот она – сила. Вопиющая, искушающая своей вседозволенностью. За Нелю поднялся город. Родители. Суд. А его суд – это улица. Двор. Колени Домны. Домны, в которую верил, как верил в то, что ходит по земле, а не по воздуху. И эту землю вдруг отобрали, и под ногами не осталось ничего, на что можно опереться. Но ведь выжили. Выжили – и это главное. Домна всего лишь показала еще один способ.

– Ты никогда не говорила, – глухо прошептал, глядя в деревянные доски пола. Затем посмотрел в ее глаза, звенящие, переливающиеся, как луч света в утренней росе.

– Ты не спрашивал, Валер.

– Нелюшенька, – в сердцах он поцеловал ее лицо и брови, и этот шрам, который никогда прежде не замечал. – Я обещаю тебе, обещаю, что всегда буду рядом. Буду защищать эту девочку. Ты снова научишься верить. Слышишь? Скажи мне, Нелюша…

Она улыбалась и кивала. А Валера ощутил в себе невероятные силы. Страх исчез. Ушли сомнения и его жизнь… Жизнь того, о котором он всегда говорил, что его нельзя полюбить, неожиданно нашла смысл. Как будто в этот день он освободился от немца. Или это стало их общим.

Весь изнуряюще горячий июнь Валера пробыл во Львове. Сногсшибательные аншлаги перестали удивлять. Бесконечное усиленное внимание со стороны сковывало, держало натянутым, но даже к напряжению привыкаешь.

В филармонии его внимание привлек паренек из операторской. Иван Солод дни напролет курил, склонившись над миллиметровкой. Что-то разглядывал, а потом убирал чертежи и паял на память непостижимые уму схемы. Иногда Валера забредал к нему, садился на стул и с удивленной улыбкой следил, как тот собирал усилители, ревербераторы.

Вот, с кем можно ничего не бояться на концертах. Этот и самопальный ревербератор починит. Как ведь давеча, отказал ревер прямо посередине выступления. Люди битый час ждали, когда придет наладчик и все исправит.

Когда Иван начертил собственную схему усилителя, Валера решился:

– Иван, а переходи ко мне! Страну посмотришь. В месяц по триста рублей платить буду!

Солод приглашение принял, но следующим утром Ободзинского навестил мужчина лет пятидесяти. Незнакомец оказался деканом какого-то факультета.

– Вы пригласили на работу одного моего сотрудника. Ивана Солода, – неуверенно, поглядывая в пол, начал тот.

Это «моего» резануло. Усевшись на стул, Ободзинский облокотился локтем на спинку и равнодушно уставился на декана.

Тот приблизился, в волнении потирая одну руку об другую:

– Прошу вас, не делайте этого. Не забирайте Солода. Вы оставляете меня без ног, без рук. Без головы. У меня же все рухнет! Он работает у меня по важному делу. Государственный заказ.

Чем больше тот просил, тем больше овладевала Валерой наглая уверенность. Государственный заказ? К черту заказы! Государство лишает его всего. Солода он им не отдаст. Они и так гребут с его концертов и пластинок. А где благодарность!

– Так ведь не я решаю. Человек сам сделал выбор, – прижав руку к груди, простодушно объяснял певец.

– Сколько вы платите ему?

– Триста пятьдесят! – громко ответил, накинув сверху полтинник, словно они были на торгах.

Декан побледнел, услышав обещанную Ободзинским сумму, и угрюмо зашаркал на выход. Открыв дверь, он остановился:

– Вы пожалеете, если так поступите… Однажды с вами поступят так же.

Внезапно охватившую жалость Валера раздавил в себе, как сигаретный окурок ботинком. Жалость вредна, разрушительна. А разрушителей у него и без того хоть отбавляй. У декана госзаказ, а у Валеры люди. Тысячи, десятки тысяч людей. И почему они должны страдать?

Лето стремительно бежало к осени, а Ободзинский продвигался к югу, огибая Крымский полуостров. Он увеселял туристов и жителей Бердянска, Евпатории, Севастополя, Ялты. Вечером концерты. Дни он проводил на пляжах. Гуляя вдоль моря, лакомился бычками, напоминающими Одессу. Или покупал дыню, усаживался под куст акации и, с хрустом разрезая солнечный ароматный шарик, отправлял в рот спелые белоснежные куски. Сок струился по губам и подбородку. Вытирая руками щеки, прямо как в детстве, ловил себя на новом ощущении: он перестал чувствовать одиночество.

Он шел с пляжа, наевшийся и умиротворенный, когда позвала администраторша гостиницы:

– Валерий Владимирович, вас в МВД вызывают.