Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Ну да! Мама у меня украинка, отец поляк. А Ободзинский-то конечно – еврей!

– Валеронька, да разве ж они будут разбираться? Фамилия еврейская – значит, еврей. А коли еврей, так какая на тебя надежда, что ты для советской страны останешься работать? Они ж хотят своих проталкивать.

– То есть я не свой. Может, мне уже пора эмигрировать!

– Главное не заводись! – Пал Саныч сменил давящий тон на дружественно-усыпляющий. – Ты там сиди тихо. Я еще разузнаю в своих кругах на твой счет.

– Черт знает, что! – пнув чемодан, Валера спустился в буфет.

Неля расположилась за столом с Гольдбергом и Юрой Щегловым. Заметив мужа, она убрала со стула красную лаковую сумочку, освободив место рядом с собой.

– Ты где пропал? Чай стынет.

– Нелюш, я тут подумал, – он отодвинул чашку с чаем и раздраженно открыл меню, пытаясь разглядеть строки. – А не поехать ли нам отсюда куда подальше? В Израиль, например!

Неля испуганно оглянулась по сторонам и сжала его руку.

– Шахнарович звонил. – нетерпеливо вырвал ладонь и снова устремился в список блюд. – Говорит, трындец мне Лапин устроил на телевидении. Не советский я. Фамилией не вышел.

– Глупости! Может, дело в репертуаре?

– Насчет репертуара согласен, – нахмурился гитарист, – Сейчас в чести песни патриотические. Ты, кстати, слыхал, что Лапин послом в КНР работал?

– И что? – отбросив меню, равнодушно постукивал ложкой в чашке с чаем Валера.

– А то. Посмотрел Лапин, что там творится, сделал выводы. Хунвейбинов в Союзе не допустят. Все эти прозападные настроения развращают умы, ты ж понимаешь, – иронизировал Гольдберг, – Один начнет на запад смотреть, другой скажет: хочу голубые замшевые ботинки, как у Элвиса, и вот тебе революция! Потому политика у нас сейчас ориентирована на общественное. Чтоб никаких «я», никакого своего лица, ты понимаешь?

– Как иначе? – вознегодовала Неля, искоса следя за реакцией мужа. – Если люди будут думать в первую очередь о себе, то о стране подумают в последнюю.

– Да что дала нам эта страна? – встрепенулся Гольдберг и тут же на полтона тише. – Нелюшенька, о чем ты? Валить надо отсюда подобру – поздорову.

– И слышать не хочу! Думаешь эмигрантам хорошо? Кому там нужны! Что наша страна? Безработицы нет. Медицина бесплатная. Лучшее в мире образование – тоже бесплатное!.. И не за какие-то там гранты, а просто так, для всех.

– У нас все самое лучшее? – рассмеялся гитарист. – Вранье!

Валера не слушал. Лишь отрешенно смотрел в сторону: теперь и телевидение закрыто. Сделав несколько глотков, он поставил чай на стол, распрямился и заключил:

– Поэтому своим буду в другом месте! Поедем туда, где можно петь. Творить. Где никого не смутит моя фамилия.

– Остынь, Валерк, – мягко рассудил Щеглов. – Бог с ней, с фамилией. Я тут думал как раз… Давай переквалифицируемся в ВИА? Сейчас модно. Если Ободзинского на телевидении не хотят, так ансамбль «Золотые пеньки» прокатит! И ставку поднимут. За сольник ансамбли, как никак, а удвоенную сумму имеют.

Валера, посмеиваясь, отмахнулся:

– Манера го-олоса у него не такая!.. Одевается не так. Осталось имя сменить и заблеять нечеловеческим голосом. – И со словами «езжайте, я догоню» вышел из-за стола.

Спускаясь по широкой лестнице с коваными перилами, тошнота схватила за горло. По этим ступеням когда-то поднимались Штраус, Бальзак, Сартр. Мертвая помпезность. Немудрено, что последний написал свою «Тошноту».

Гостиница вытряхнула Валеру на площадь Мицкевича. Ампирные рельефы, статуи, сказочные дворцовые дома с разноцветными крышами. Нарядная праздничность кричала о том, что все вокруг счастливы. И он тоже должен, обязан быть счастлив, но застрял в толчее безотрадного дня. Ненавидел свое отчаяние, и эта ненависть вдруг преобразовалась в ясное ощущение: он жив. Здесь и сейчас.

Пройдя пару кварталов, прижался к какому-то зданию и, прикрыв глаза, задышал. Жизнь взорвалась в нем, выбросив горячую кровь по всему телу.

Чижик-пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил…

Послышались звуки музыки из окон ресторана. И отчего-то мысленно вернулся в Одессу. Мимо ходили люди. Обрывки слов проносились бессвязным вихрем. По асфальту шуршали шины машин.

Выпил рюмку, выпил две,
Зашумело в голове.

Гитарист превратил дворовую песню в фирменный блюз, от которого накаляло нервы и каждый мускул заставляло пританцовывать.

Вот это мужик лабает!

Валера поплыл на звук и, зайдя в ресторан, закусил губу от разочарования: всего лишь молодой пацан?

Когда блюз смолк, в голове Ободзинского еще звучала мелодия.

– Да тут Джимми Хендрикс в стороне курить будет! Где ты так научился?

– Я самоучка, – пожал плечами светловолосый парень. – Никакой не Хендрикс. Борис Пивоваров я.

Валера протянул руку:

– У меня сегодня день фантастических совпадений. Я Ободзинский. Тоже самоучка. Слушай, пойдешь ко мне в ансамбль?

Парень снова пожал плечами.

– Борис, я тебе буду платить столько, сколько никто и нигде. Поехали. Чего тебе этот ресторан? Посмотришь страну, на стадионах играть будешь, в больших городах!