Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Не знаю – не знаю, – парировал Валера с легкой обидой в голосе. – С утра уже встретил меня председатель кооператива. Говорит, интересовались, можно ли меня выселить. А сейчас они должны быть у моей Нели.

Затем взглянул на Лундстрема. Тот задумчиво перебирал пальцами накрахмаленную салфетку. По его тревожному взгляду Валера прочитал, что переживает. И смягчился:

– А вы-то как? Олег Леонидович?

– Ничего, Валерий, – он улыбнулся проникновенной, дружественной улыбкой и пригладил седые волосы.

– Говорят, Леонидов им что-то натрепал про меня…

– Не думай даже, – прервал Цын. – Говорю тебе, Сизов нужен. Ничего у них на тебя нет и не может быть. Если сам на себя не наговоришь, так и будешь жить спокойно. Но то, что не сдал никого, молодец. На меня в свой черед тоже можешь положиться.

Валера помрачнел. Поджал губы в нерешительности. Пора действовать:

– Михаил Сергеевич! – начал резко и тут же себя осадил. Спокойно. Без паники. – Мне не к кому обратиться. У меня беда одна за другой. Одесса закрыта. Там мать моя. А в городе холера.

Цын заинтересованно устремился на Валеру, словно был рад перемене темы:

– У меня оттуда едет хороший друг. Через Молдавию. В ночь послезавтра.

– Значит, поможете! – подскочил певец на месте, готовый заобнимать директора, который в эту минуту стал, как родной.

– Твое дело сейчас решать дела с женой. Чтоб не ляпнула лишнего. С остальным разберемся.

Неля… Он обещал всегда быть рядом и слово сдержит. Прямо сейчас отправится в аэропорт и будет с ней, хоть потоп, хоть землетрясение. Потому что вся жизнь без нее пустая.

* * *

– Сын, ты куда? – отец зашел в комнату, когда Валера укладывал последнюю сорочку в чемодан.

– С матерью вопрос уладим.

– А сам-то куда? Завтра утром Нелька приедет.

– Неля?.. – Валера застыл с рубахой в руках. – Завтра?

– Зоя Кирилловна звонила, говорит, встретить надо…

Спустя несколько дней семья собралась за общим столом. Мама с поезда. Сумки в коридоре. Накрыли стол, зажгли свечи. И принялись разглядывать друг друга. Хотелось о многом спросить и многое рассказать.

– Будто второй раз войну пережили. Бежала, как угорелая. Сперва в машине тряслась, потом бегом на поезд. Хорошо, паспорт успела взять, – тихо покачала головой мама.

– Как войну… – зачем-то повторил слова матери Валера. И посмотрел на любимую. Они так близко. Плечо касается плеча. Рука в руке.

– Там каждый день, как… – Евгения Викторовна пригубила вино и аппетитно причмокнула. – Соседей заперли в клинике. К ним дочь приехала. С подозрением. Так всех в изолятор отправили.

– А ты как? – поглядел на Нелю, словно влюбленный пацан.

Все устремились на нее.

– А я ничего не помню. Коган приехал ночью. В окно стучал. Проснулись от стука. Испугались. Говорит, Валера в МВД, за тобой приедут. Говори, что всем занимался муж. Что никаких взяток не давали. И правда… Коган только ушел и машина. Говорю им, ребенка не с кем оставлять. Кормлю еще. Ну, отвезли меня, в общем. А там… как в тумане все.

Она говорила шепотом, будто боясь, что их услышат. И все отчего-то заговорили вполголоса.

– Страшно? – тревожно спросил Валера, держа ее за руку. Она довольно улыбнулась.

– Страшно. Но я же знала, что ты меня защитишь.

– Моя героиня… Недаром декабристка! Я отправил его к тебе. По телефону опасно.

– А вы о чем вообще? – изумленно выпучил глаза Владимир Иванович.

Валера с Нелей переглянулись и засмеялись.

Глава XXVIII. «Русское поле» 1971–1972

Год прошел в гастролях по республикам. С тех пор, как Анжелике стукнул годик, Неля вновь начала ездить с Валерой в поездки. Надолго оставлять дочь не хотели, потому всякий раз считали дни, торопясь домой.

Москва и другие крупные города по-прежнему оставались для Ободзинского закрыты. Но словно предчувствуя беду и страшась потерять то, что имеет, а терять теперь было что, певец радовался каждому дню. Концерту. Дневным прогулкам с женой по городам Союза. Возвращениям в свою квартиру, где его ждали родители и маленькая дочь.

Только ощущение незримого врага, следующего по пятам, не давало дышать полной грудью.

Остаток весны 1971 года прошел во Львове. В центральном зале – каждый день аншлаг в течение месяца.

Валера открыл окна львовской гостиницы «Жорж», безмятежно подставив гладко выбритое лицо майским весенним лучам. Через два дня домой!

Весело насвистывая «буги-вуги», придвинул концертный чемодан ближе к выходу и сделал несколько пшиков одеколоном в воздух. Запах с нотками табака и кожи богатым ароматом осел на одежду. Расстегнув ворот льняной рубахи, купленной по блату в «Березке», придал виду расслабленности. Раздался звонок.

– Валер, – услышал напряженный голос Шахнаровича. – Я такое узнал. Ты в курсе, что Лапин на телевидение пришел? Стра-ашный антисемит.

– И-и? – оборвал певец, подводя к главному.

Пал Саныч взял паузу и зловеще зашептал:

– Я просил за тебя слово замолвить. Не вышло. Говорит, уберите Градского, нам достаточно одного Кобзона.

– При чем здесь я? – Певец стряхнул с плеча соринку и сел на кровать.

– Они считают, что фамилия у тебя еврейская. Конфликт с Израилем обострен.