Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

После на него кричали, что портил кадры. Он оправдывался:

– Я делал по сценарию!

– Сценарий во время съемок может и измениться! Нам велели отснять не только подполковника Кречета, вас и Ольгу Воронец, а весь стол! – Оператор злился, словно сценарий изменил сам Ободзинский. – Там герои: милиционер-мотоциклист Мазуров и гражданин Бутнев, вынесшие из огня женщину и ребенка! Вот сидят они с обгоревшими руками, а вы красуетесь?!

– Я не красовался! Откуда мне знать, что сценарий изменили?

– Не надо знать! Надо реагировать на команды! Из-за вас Бутнев не влез в кадр!

Вступился ведущий Алексей Грибов:

– И куда ему встать надо было по-вашему? За колонну спрятаться? Чтоб весь столик влез?

Операторы замолчали и оглянулись:

– Действительно, колонна…

В Красноярск ехал в подавленных чувствах. После рассказа Мондрус и случившегося на «Огоньке» телевидение предстало в ином свете.

– Может, передышку устроим, Валерик? Я хоть до книжного добегу, – шутливо предложил Гольдберг под перестук колес поезда.

– Пока молодые – работать надо. Читать в старости будем, – сухо отозвался Валера, и облокотившись на столик, уставился в окно. Снег кружился, мягко оседая на верхушки уродливых голых деревьев. Даже не заметил, как наступила зима.

– Валер, и правда… Возьми хоть один день? Зачем все это? – поддержала Неля, как только Гольдберг вышел за чаем.

– Затем, что не принадлежу себе. Мое предназначение как артиста дарить людям радость, веру в жизнь.

– Еще скажи, что они должны верить в тебя, – перебила Неля.

– Может, и в меня, – отмахнулся в ответ. Ее ирония задела, и уже нарочно хотелось выставить себя в неприглядном свете. – В кого еще верить в безбожной стране?

– А твои близкие, которые тебя не видят – не люди? А музыканты, которые валятся с ног? Ты же не видишь ничего, кроме этого чеса. Даже не обрадовался съемкам в «Голубом огоньке». А так мечтал об этом.

Валера смолчал. Напоминание о случившемся отозвалось уколом в груди. Он не рассказывал ей о съемках. Надо запоминать свои победы, а неудачи давить пяткой, проходя мимо. Но как ни давил, осадок оставался.

– Может, все-таки…

– Я все сказал, Неля! – уже с напором отрезал Валера. – Мне не до гулянок. Я работаю. Занимаюсь делом. Чтоб ты в порядке была. Ела красную икру, шубы носила. А ты только ногой топаешь.

– Для кого я их должна носить по-твоему, – усмехнулась она сквозь слезы. – Лучше бы мы у Елизаветы жили, а ты работал в оркестре.

– Закрыли тему. Займись делом!

Неля отвернулась. Почувствовав пренебрежение, слезы закапали непроизвольно. Чтоб Валера не заметил, она поднялась с нижней полки и принялась возиться в сумочке, иногда мельком утирая глаза платком. Сходив умыться, вернулась и села у окна как ни в чем не бывало. Валера обрадовался. Вот верно батя говорил, с женщиной надо быть непредсказуемым. Только отец не учел, что с женщиной надо быть иногда и жестким. Жена должна слушаться, а не вставать в позу. Валера подмигнул Неле, чтоб разрядить обстановку. В ее глазах посверкивала решимость.

Когда приехали в город, Неля не просила ни об ужинах, ни о театрах. Зато каждый день гуляла по городу, то с Шахнаровичем, который поехал администратором, то с Бельфором, а то и вовсе уходила одна, ничего не сказав. Валера сперва притворялся, что ему все равно. Но в этих играх в молчанку неизменно побеждала Неля. Он не мог долго играть в безразличие. Обида и злость, что его хотят проучить, подтачивали изнутри. Чем больше он пытался казаться равнодушным, тем сильнее росло негодование.

В один из вечеров решил дожидаться до последнего, чтоб прекратить гадкую игру.

– Где была? – бросил, как только отворилась дверь. – У нас концерт скоро, а я сижу и жду тебя, как дурак!

Неля отстраненно посмотрела, снимая шубу:

– Зачем ждал? Не пойду никуда. Позанимаюсь лучше.

– Ты меня ставишь в идиотское положение. Тебе концерт вести!

– Правда? – Она наигранно усмехнулась и, открыв учебник, принялась что-то записывать в тетрадь.

– Я с тобой говорю.

– Валер, у меня диплом. Некогда разговаривать.

– Мстишь? Радоваться должна, что живешь с таким, как я. Другие мечтать не могут.

– Я радуюсь, – равнодушно согласилась, продолжая писать.

Валера вырвал тетрадь и бросил на пол:

– Я не пустое место!

– А я? – выскочила она из-за стола. – Я пустое место? Я что, по-твоему, должна делать? Записаться к тебе на прием? Или Дорн включит меня в твои гастроли? Кто я для тебя, Валера? Ты перестал считаться со мной. Всегда только ты. Твое «я». «Я руковожу стадионами!» – расхохоталась, изображая Валеру. – Да ты даже собственной жизнью руководить не можешь. Смотрите, какая мания величия! Людям бога заменяешь в безбожной стране! Им же надо идти за кем-то! Хлеба и зрелищ им подаешь!

Валера молчал. Она высмеивала его. Но казалось, будто сковырнула наносное, раздела.

– Ты стал чужой. Я такого Валеры не знаю. – Уже тихо произнесла. Ее глаза смотрели с разочарованием.

– Хочешь сказать разлюбила?

Неля накинула шубу и быстро сунула ноги в сапоги.

– Не знаю, Валер. Я устала быть одна.