Валерий Попенченко

Но я уже, как говорят, завелся и чувствую — не могу остановиться. «Ничего, заломаю его в третьем раунде, все равно у него сил не хватит». Я знал, что Феофанова всегда не хватало на третий раунд, и помнил, как в прошлом году именно последний раунд принес мне победу. Но в этот раз третьего раунда не получилось… Бой был остановлен во втором. Стыдно вспомнить! Меня дисквалифицировали точно так же, как накануне Шаткова, если не хуже! Что это — рок? Я кипел от злости и собственного бессилия. Рухнули все надежды на участие в предстоящих соревнованиях. А впереди — страшно подумать! — целых четыре года ожидания. Да, сорвался, подвел своих — тренера, болельщиков и… самого себя.

Буквально обалдевший от такой развязки, я еще не мог до конца осмыслить всей трагедии этого бесславного боя и сквозь свист и рев зала пытался хоть как-то оправдать себя и найти сочувствия у своего тренера. Но тот, побледнев, стиснув зубы, с наигранной улыбкой молча расшнуровывал мне перчатки. «Ведь я же могу вести бой, это неправильно! — горячился я и весь дрожал от нетерпения, обиды, а главное — избытка нерастраченных сил. — Ведь если снимать, так обоих — ведь он совсем выдохся! Надо опротестовать бой!»

Что засудили, говоришь? Трепач! Все правильно. Поделом тебе, будешь знать, как меня не слушаться… — Филиппыч даже захрипел от волнения, голос его дрожал и срывался.

Больше он не мог говорить, гнев душил его. Он буквально содрал с меня чемпионскую красную майку, махнул безнадежно рукой, чертыхнулся и быстро, ни на кого не глядя, пошел к выходу. В белом, освещенном квадрате ринга, как у позорного столба, стоял я, голый по пояс, совсем растерявшийся и переминался с ноги на ногу под свист и улюлюканье, не зная, куда деваться от стыда. Потом неуклюже пролез под канаты и, опустив голову, как сквозь строй одиноко побрел в раздевалку…

…Весь вечер бродил я по Ленинграду. Проклинал все на свете и себя, и бокс, и судей, и зрителей. С чем приеду в училище? Как посмотрю в глаза ребятам? А Филиппыч?

Обида и раздраженность сменились тревогой и озабоченностью. А где сейчас он? Что с ним? Я вновь увидел его лицо перед боем, почувствовал его теплую, дружескую руку, последние наставления: «Главное, не горячись, не заводись, — вспоминал я. — Работай строго по нашему плану. И все будет в порядке. Считай, это твой последний барьер…» Хорош барьерист! Победа была так близка, я чувствовал ее по тяжелому прерывистому дыханию Феофанова, к концу второго раунда он устал; его явно не хватило бы на третий раунд. Я же был полон сил, свеж, легок… Ах, как глупо все получилось. Довольно бокса! Хватит, отвоевался! Я опять представил лицо Кусикьянца после боя и похолодел. Таким я его еще никогда не видел: его лицо стояло передо мной как живой приговор моей совести. Самобичеванию моему не было конца. Все пошло прахом! Мне казалось, что все знают о моем поражении, показывают на меня пальцем, и я забрался подальше от людей, сел на пустую лавочку на тихой набережной Невы. Мне никого не хотелось видеть, никого, кроме одного человека. И он меня нашел!

Мы долго молчали…

— Ничего, за одного битого двух небитых дают, — наконец примирительно буркнул он.

— А я и не был бит, — угрюмо бросил я.

— Тем хуже для тебя. Ты хоть теперь понял, что произошло?

— Понял.

— Ну и что ты думаешь делать?

— Бросить бокс.

— Трепач ты, Валера! Если бы я в тебя не верил, не возился бы, как нянька, не пришел бы к тебе сейчас. Я ведь тоже завелся, сорвался впервые в жизни… Самое главное в нашем деле — это схватка с самим собой. Это, брат, потруднее, чем самый сильный противник. Сейчас главное отключиться от всего. Защищай диплом, садись за свои чертежи и расчеты, а потом опять начнем все сначала. Наша задача квадратуры ринга еще не решена. «На ура» здесь не возьмешь! Знаешь историю с Ласло Паппом?[1] Его первый серьезный противник так побил его, что у него на долгое время пропала охота заниматься боксом, а специалисты после этого боя решили, что он не обладает способностями к боксу и из него ничего путевого не выйдет. В 1947 году на первом международном соревновании он свой первый бои безнадежно проиграл чеху — Юлиусу Торме. А через год стал олимпийским в Лондоне. Перед Мельбурном он проиграл поляку Збигневу Петшиковскому. Причем тяжелым нокаутом! Знатоки и специалисты вновь поставили на нем крест. Сошел-де Папп! А он собрался и через полгода и через полгода на Олимпийских играх не только взял реванш у Петшиковсковского, но и в третий раз стал олимпийским чемпионом! Вот с кого нужно брать пример! А ты туда же — «брошу бокс»!

— Да, но я же не Папп! — пытался возразить я.

— Чудак, я видел Пампа и хорошо знаю тебя, так, как ты себя еще не знаешь! У тебя данные не хуже, чем у него, а в кое в чем даже получше. В одном у него неоспоримое преимущество…

— В чем?

— Он всегда слушался своих тренеров Иштвана Феера и Шандора Поданя. Думаешь, агитирую? Вот возьми и сам почитай, специально нашел для тебя.

Филлипыч достал из кармана пожелтевшую от времени статью Ласло Паппа «Мои взгляды на бокс» и вслух медленно стал читать.