Вальхен

Голос доктора задрожал. Он замолк, но потом всё-таки дочитал.

— Я уже не верю в чудеса. Знаю, что однажды вы подумаете: «Зачем мы отпустили его на эту войну?» Не казните себя — у вас не было выбора. Я не мог прятаться от армии всю жизнь, а кто же знал, что эта история с Россией обречена на провал… Но теперь мы здесь, на Восточном фронте, уже понимаем, что это только вопрос времени.

Передайте Ильзе Штрауб, что я любил её. И хорошо, что мы не поженились до войны! Может быть, у неё сложится другая жизнь.

Я люблю вас.

Гюнтер

22 декабря 1942 года, Сталинград

На последних словах доктор не выдержал и, всхлипнув, закрыл лицо руками. Помертвевшая Роза сидела, вцепившись белыми пальцами в спинку кровати, и по лицу её катились слёзы, которых она не замечала. Плакала и Валя. И не было здесь сейчас никаких русских и немцев — только общее горе.

Город

Клаус приехал за Валей ещё через несколько дней. Он долго говорил с Францем, закрыв дверь уютной гостиной докторской квартиры. Роза только поздоровалась и ушла в кухню. Валя знала, что женщина там сейчас не хозяйничает. Просто сидит, глядя в стену и механически перебирая руками бахрому скатерти. Так было все эти дни, прошедшие после получения письма. Роза сидела и смотрела на фотографии сына и совсем юной дочери, которую — Валя уже знала — они потеряли в самом начале войны. В конце 1940 года 15-летняя Лотта уехала к сестре Розы в Берлин и там погибла вместе с тётиной семьёй, когда город бомбили британские самолёты. Теперь Роза уже практически потеряла и сына.

«У неё просто не осталось сил жить», — объяснил Франц.

Он потихоньку подмешивал в чай успокаивающие препараты, надеялся, что Роза ещё оживёт, но понимал, что если это и будет, то не скоро.

Валя как могла помогала по хозяйству, хотя слабость ещё давала о себе знать и девочка очень быстро уставала. Франц в одиночку справлялся с приёмом пациентов. Оказалось, что найти временную помощницу очень трудно — все работоспособные женщины были теперь где-то заняты. Германии требовалось всё больше рабочих рук, и для женщин, раньше традиционно не работавших, действовала специальная программа обучения разным специальностям, чтобы они заменили призванных в армию мужчин.

Наконец Клаус распрощался с другом, велел Вале отнести в кухню корзинку с яйцами и домашней колбасой — плату за лечение — и собираться домой.

Они ехали не спеша, и Валя, устроившись рядом с Клаусом на козлах, а не на сиденье сзади, рассматривала город, будто видела впервые. Да так оно и было. Когда Клаус вёз их с Лизхен к врачу, Валя так плохо себя чувствовала, что почти ничего не рассмотрела. Сейчас ей всё казалось интересным. Разноцветные дома. Ярко-зелёные, а кое-где и цветущие, несмотря на зиму, растения в ящиках — на окнах, балконах и у дверей. Ровненькие — камешек к камешку — мостовые, выложенные пилёным булыжником или брусчаткой. Афиши величиной в половину дома на фасаде кинотеатра.

Мимо, по-военному печатая шаг, промаршировал отряд мальчишек лет четырнадцати-пятнадцати. Перед строем шли два барабанщика, и сухая чёткая дробь барабанных палочек летела по улице, отражаясь от стен домов. Ребята в одинаковых рубашках и коротких штанах, одинаково странно причёсанные: коротко стриженные затылки, выбритые волосы над висками, а спереди — длинные пряди, зачёсанные назад. Парни что-то громко пели и по команде вскидывали руки вперёд и вверх.

— Кто это? — тихо спросила Валя Клауса.

— Гитлерюгенд. Детская военная организация. В неё вступают с четырнадцати лет.

— И Тиль тоже?

— Нет. Тиль ушёл после восьмого класса народной школы — ему как раз четырнадцать исполнялось, — чтобы не вступать туда. Мы, конечно, хотели, чтобы он дальше учился, но пока он решил, что будет работать с нами. Там слишком много политики.

— А Басти не должен вступать куда-нибудь? — Валя вспомнила, что на родине малыши вступали в октябрята и только потом — в пионеры[108].

— Есть организация для младших, — не очень охотно ответил Клаус. — Юнгфолькс называется. Туда с десяти лет вступают, так что ему пока рано — и очень хорошо, что ему только семь. Ещё есть совсем для маленьких — с шести лет, но мы до школы делаем вид, что никак не можем его отпускать. Мол, далеко и в лагерь детский ему нельзя, потому что мы воспитываем его бауэром. А там видно будет. Может, что-то поменяется. Мы с Мартой против таких… почти военных организаций для детей. Но, боюсь, мы недолго сможем их ограждать от этого.