Валькирия и Орислав

Когда впереди справа замаячила знакомая деревенька, лошадь уже хрипела, так её гнала всадница. Но длинная вереница нави, выползшая на дорогу, напугала животное. Лошадь прянула, дёрнулась в сторону леса, но у самой полосы придорожных кустов из канавки вылез опухший черноватый местами паренёк с мутными глазами и в лохмотьях.

Кобылка дико закричала и поднялась на дыбы. Валькирия вылетела из седла и ударилась оземь. Почерневший паренёк радостно захрипел и полез к ней. Дальние навьи тоже оживились, ковыляя к месту падения девушки. Лошадь перескочила через канавку и скрылась в лесу.

Ужас ледяным капканом сковал сердце и придавил горло. Вот и всё… дура! Дура, Валькирия! Теперь уж никому не поможешь! Валька попыталась подняться, но дрожащие ноги держали слабо.

Чёрные пальцы протянулись к девушке, обдав холодом щеку.

– А ну стой, тварь! – прогремел знакомый до дрожи голос. – Коли тронете её, убью себя. Слышишь, Ярослава?! Не дамся тебе, пусти девицу!

Холодные пальцы отодвинулись от Валькиного лица. Навьи разочарованно заворчали, но прянули назад, пропуская воеводу на его крупном чёрном коне. Тот подъехал, протянул руку. В другой был зажат кинжал, приставленный к горлу.

– Ну! Чего ждёшь, залезай! – грубовато приказал воевода.

Валька почувствовала, как из глаз потекли слёзы облегчения. Тело било, словно ознобом. С помощью Данияра, она взобралась на седло перед ним. Под недовольное урчание и шипение нави, они проехали деревню.

– Ты какого ляда увязалась? Неужто дружину мою всю побили? – ох и недоволен был воевода.

– Ннет… я думала… хотела… помочь… – Валька и сама теперь понимала, как жалко это звучит. Краска залила ей лицо, благо воевода его не видел. Тем более, что ощущение горячего Даниярова тела рядом только больше путало мысли и вгоняло в смущение.

Вдруг воевода расхохотался. До слёз аж.

– Вот ведь мы с тобой… оба полоумные. Ладно, что-нибудь да придумаем, глядишь.

До Княжеграда был только день пути, но за этот день ощущение, что едут по миру Морены, почти не пропадало. Тут и там кучками, группами, а то и целыми селениями кишела нежить. Кто-то скалился, надеясь на поживу, кто-то – были пару раз и такие – подползал почти к самому Даниярову коню с мольбами упокоить. Их воевода брезгливо отталкивал сапогом, а Вальке было жалко. Мало, что против воли навью стали, так ещё и в сознании человеческом остались, тошно им, маетно, а земля не берёт.

В самой же столице улицы будто вымерли вовсе. То там, то здесь из-за неплотно прикрытых ставень кто-то смотрел, слышался шелест вроде шёпота, или утробное порыкивание. Но навстречу гостям никто не выходил. Княжий терем представлял собой зрелище печальное и страшноватое. Обгоревший с одного крыла, он слепо глядел на город тёмными окнами. Сорванные с петель ворота так и остались открытыми, зарывшись в землю нижним углом. Некому в навьем царстве было чинить да латать.

– Нам туда, – на скулах Данияра заиграли желваки. – Не высовывайся, молчи. Я буду говорить. Даст нам Дух, хоть кто-то из нас да выберется живым. Я ведь правильно твоего Ведамира понял – если княгиню успокоить, то и остальные твари полягут?

Валька уже совсем не так была уверена в исходе, но храбро кивнула:

– Да, должны. Ведамир много знает.

– Откуда только умный такой взялся? – пробормотал Данияр, и тронул поводья, понуждая коня ступить на княжий двор.

Тёмный терем встретил их такой же гулкой пустотой. Лишь в княжьих палатах теплился какой-то синеватый свет. На месте князя восседала сейчас богато одетая женщина – княгиня, поняла Валька. Холодная, белая, как снег, но всё ещё удивительно красивая, несмотря на запавшие глаза и бескровные губы. По обе стороны от неё сидели так же богато убранные дети. Сын постарше неживым истуканом занимал кресло княгини. Ещё трое детишек, синевато-бледных, свесив ножки, алчно поглядывали на пришельцев. Но с места не двигались. Пара таких же мёртвых слуг стояли у светильников, горевших почему-то синим пламенем.

– Да-ни-яр… Пришёл… – прошелестели сухие губы княгини.

– Пришёл, Ярославушка. Пришёл.

Данияр сделал шаг вперёд. Детишки зашевелились – как-то неестественно и оттого страшно. Княгиня поднялась, с трудом, будто была древней старухой, но всё ещё властно:

– Кто девка? – она указала на Вальку. – Подарок мне?

Данияр обернулся, будто впервые видел Вальку. Потом вновь повернулся к Ярославе:

– Любит она меня. За мной пришла.

Валькирия почувствовала мучительную волну жара, полыхнувшего до самой макушки, и тяжесть в груди. Княгиня зыркнула на неё бельмами, зашипела:

– Убью! Мой ты! Мой!

– Твой, Ярослава, да с одним условием, – Данияр вынул из-за пазухи фляжку. Рука его подрагивала, но, может, Вальке только это показалось. – Не мила ты мне такая. Пошто мне юную жизнь на твоё холодное посмертие менять?

– Не будешь мой? Выпью! Станешь! Девку съем!

– Не выпьешь, не съешь, коли я себя да её жизни лишу, – второй рукой воевода прижал нож к горлу. – Навьями мы встанем, да не будет у тебя прежнего Данияра. Не твой я буду – просто тело ходячее. Упырь безмозглый. А коли согласишься, дамся тебе. Сама выпьешь, при тебе буду. Твоим.