Валленштейн

— Я нисколько не сомневаюсь, ваше высочество, в силе и доблести ваших солдат и их преданности императору и Святому Апостольскому Престолу, — поспешил он заверить герцога. — И, Боже меня упаси, считать, что герцогство Мекленбургское принадлежит не вам, а епископу Мегусу и прочей святой братии, вроде учёных доминиканцев, посмевших без вашего ведома устроить аутодафе в столице герцогства и затем организовать самую настоящую охоту за одним из лучших ваших офицеров. Но при всём уважении вашего высочества к философам позвольте напомнить вам одну старую истину: благо тому государству, которым правит воин и жрец, и горе тому государству, где правит софист и ритор!

— Поэтому я — воин, а не философ, — заметил герцог, — и могу тебя заверить, любезный, что я извлёк кое-какой опыт из последних событий, происшедших в моём герцогстве. Епископ в последнее время действительно всё чаще влезает не в свои дела.

Почему так обнаглел епископ, Валленштейн умолчал, но было ясно, что одна из причин — продвижение войск фельдмаршала Тилли к самым границам герцогства Мекленбургского. Эти войска неизбежно становились мощным противовесом имперским амбициям герцога. «Проклятье! — думал Валленштейн. — У себя дома я вдруг оказался связанным по рукам и ногам. Не исключено, что это происки Ватикана. Однако, если только шведские войска высадятся в Померании, я быстро разделаюсь с этим старым самодовольным индюком — фельдмаршалом, но пока надо набраться терпения, пожалуй, я вынужден буду пожертвовать бароном фон Рейнкрафтом. Всё, как в любимой шахматной игре. Главное, не допустить даже малейшей ошибки на пути к великой цели, и поэтому — терпение и ещё раз терпение».

Вслух же герцог сказал:

— Gutta cavot Lapidem non qvi, sed saepe cadendo![227]

— Вы совершенно правы, ваше высочество! — воскликнул Планта. — Это conditio, sine qva non[228] любого великого дела! Римляне справедливо утверждали: «Dictis rakta respodeant[229]. В Германии существует один прекрасный обычай, который ведёт своё происхождение от «Lex Allemanica»[230] и против которого даже Ватикан бессилен, — словно угадав мысли герцога, продолжал он. — Этого обычая, имеющего в здешних местах силу закона, свято придерживались не только доблестные аллеманские конунги, саксонские и бранденбургские курфюрсты и маркграфы, но и мекленбургские, померанские и прусские герцоги, а также чешские, венгерские и прочие короли. Этот обычай действует и в настоящее время. Суть его в том, что любая женщина, не состоящая в браке, может увести с эшафота приговорённого к смерти преступника, если тот не колдун и не еретик и, разумеется, если смертник согласится на это. Последнее условие станет понятным, если вспомнить, что этим древним законом часто пользовались такие безобразные и старые хрычовки, и несчастный кандидат в мужья предпочитал вместо женитьбы добровольно подставить собственную шею под меч или топор палача.

— Да, иногда предпочтительнее остаться на эшафоте, чем взойти на супружеское ложе к какой-нибудь старой безобразной потаскухе, — живо согласился герцог, вспомнив о так и не состоявшейся казни гайдуков в Сучаве. — А что, 8 мая, пожалуй, и клюнет на барона какая-нибудь беззубая карга с провалившимся носом, бывшая шлюха из маркитанток, которых немало при обозе моей армии! — хохотнул герцог. — Однако, мне уже пора. Необходимо хоть немного отдохнуть, ибо завтра мне предстоит решить много важных дел. А ты ещё раз внимательно проверь мой гороскоп! Кажется, в мои расчёты вкралась небольшая ошибка, повлиявшая на всю логическую цепь. Скоро подойдёт доктор Кеплер, вот с ним и займитесь моим гороскопом повнимательнее!

После ухода Валленштейна Цезарио Планта подсел к телескопу и придвинул к себе карту с гороскопом. И спустя короткое время воочию убедился, что ошибки в вычислениях нет. «Любопытно, какой гороскоп его высочеству составит сам доктор Кеплер», — с досадой подумал он, терпеливо дожидаясь великого астронома и математика.

Утром за завтраком в узком семейном кругу герцог удивился отсутствию дочери. Ранним утром, пока он ещё упражнялся в фехтовальном зале, Брунгильда имела обыкновение совершать верховую прогулку в окрестностях Шверина. После продолжительной и сумасшедшей скачки юная амазонка не жаловалась на отсутствие аппетита и поэтому никогда не опаздывала к утреннему столу.

Посмотрев на пустующее место дочери, герцог удивился, затем взглянул на равнодушное красивое лицо супруги, нахмурился, залпом осушил стакан мозельского и спросил:

— Вы случайно не знаете, почему Текла не вышла к завтраку?

Герцогиня равнодушно промолчала: судьба падчерицы её меньше всего волновала, и про себя она лелеяла надежду, что Брунгильда рано или поздно, наконец, свернёт себе шею во время очередной утренней прогулки.

Слуги проворно меняли блюда на столе и, улучив момент, умудрялись допивать оставшиеся напитки, доедать остатки роскошных изысканных блюд. Из всех углов роскошной трапезной раздавался громкий хруст костей, чавканье и бульканье жидкости. Свора охотничьих собак грызлась под столом за брошенные им объедки.