Валленштейн

Лицо куртизанки заметно побледнело. Она резко повернулась к стоящим на краю купальни мужчинам и крикнула: — Будьте вы все прокляты, пусть кровь Козимо падёт на вас и на всё ваше проклятое потомство! Запомни, злодей, — обратилась она к барону, — ты сгниёшь в рабстве на галерах, а ты, — впилась она взглядом в Валленштейна, — ты не уйдёшь от кровавого возмездия, рано или поздно тебя настигнет смертельный удар клинка. Тебя убьют, как бешеную собаку в собственном доме, когда меньше всего ты будешь ожидать этого! — Помедлив, она перевела полные ненависти глаза на иезуита: — Надеюсь, тебя, подлый святоша, отравят или удавят свои же сообщники. Ради такого случая я не пожалею своей крови, чтобы принести её в жертву прекрасному Люциферу! — После этих слов она обернулась и, глядя на застывшее в странном оскале лицо брата, прошептала: — Я иду, милый Козимо, я навсегда остаюсь с тобой. Надеюсь, властелин преисподней примет наши души. — С этими словами куртизанка с какой-то сладострастной улыбкой одним движением кинжала перерезала себе глотку.

— Благодарю вас, — обращаясь к сопернику, пробормотал Валленштейн посеревшими губами. Из раны на его ноге сочилась кровь, и он, взглянув на неё, недовольно поморщился.

Барон швырнул ему свой роскошный носовой платок, чтобы тот перевязал рану.

— Рана пустяковая, но кровь следует остановить, — заметил со знанием дела Хильденбрандт, уже несколько месяцев изучавший медицину в падуанском университете. — И вообще пора уходить, здесь нам уже нечего делать.

— Пожалуй, ты прав, сын мой, — проговорил задумчиво Муцио Вителески. — Действительно, пора уходить из этого сатанинского вертепа, но прежде рыцарю необходимо одеться, — добавил он, окидывая критическим взглядом обнажённую фигуру Валленштейна.

Они втроём прошли в роскошную спальню, где по всему полу была разбросана одежда рыцаря. Он перевязал платком рану и быстро оделся. Однако, без привычной шпаги на левом боку он чувствовал себя нагим и каким-то беспомощным.

Барон, понимающе улыбнувшись, протянул ему заряженный пистолет и один из своих кинжалов.

— Твоя шпага осталась на дне сточной канавы, в которую превратилась купальня. Я лично туда бы ни за что не полез.

— Это под силу только какому-нибудь каннибалу или вампиру, — подтвердил Валленштейн и, не удержавшись, спросил: — Как вы здесь очутились и, главное, — так вовремя? Я уже потерял надежду выбраться живым из этого дьявольского места.

Барон ухмыльнулся и, взглянув на хранящего ледяное спокойствие патера Вителески, поколебавшись, сказал:

— Помнишь отпущенного мною под честное слово разбойника? Разумеется, я не поверил ни единому его слову и послал своих самых надёжных людей проследить за ним. Он и привёл меня к падуанскому палачу, а тот, в свою очередь, — сюда. Однако из-за благочестивых отцов-иезуитов я прибыл сюда с опозданием. Впрочем, тебе всё гораздо лучше объяснит патер Вителески.

Словно очнувшись от каких-то важных раздумий, коадъютор ордена иезуитов продолжил с некоторой неохотой:

— К сожалению, в обществе существует мнение, что мы якобы люто ненавидим наших уважаемых братьев из ордена Святого Доминика, и они платят нам той же монетой. Мы, дескать, не упускаем удобного случая напакостить друг другу, но, к счастью, это далеко не так, я вас уверяю, дети мои.

— Тогда почему же я был задержан вашей братией, когда излишне внимательно наблюдал за домом падуанского палача, терпеливо ожидая, когда он приведёт меня к «неизвестной куртизанке», и мне в одном укромном месте пришлось всё это очень долго объяснять некоему коадъютору ордена иезуитов? — ехидно осведомился Хильденбрандт. — И только когда я невзначай упомянул имя рыцаря Валленштейна достойные отцы-иезуиты тотчас меня отпустили и даже любезно проводили в дом сестры падуанского палача.

— Всё очень просто, сын мой, — не теряя хладнокровия, ответил иезуит. — Мы давно знали родословную так называемой семьи Верди. Как оказалось, в этой неприглядной истории замешаны слишком крупные церковные иерархи, и поэтому мы никак не могли оставаться в стороне, спокойно наблюдая за всеми этими безобразиями, которые грозили поколебать основы истинной веры.

— Поэтому вы не отставали от меня ни на шаг, пока я добирался сюда? Иезуитская братия — очень недоверчивый народ, не хотелось бы мне ещё раз иметь дело с благочестивыми отцами-иезуитами, и тебе советую остерегаться их, — обратился барон к Валленштейну и, заметив, как внезапно помрачнело лицо коадъютора, поспешил добавить: — Я пошутил, ваша экселенция, и насколько я теперь понял, отцы-иезуиты нас в покое уже не оставят. Однако я хотел бы по-прежнему заниматься только медициной, а не политикой и внутрицерковными распрями, и, разумеется, время от времени драться на дуэлях. Кажется, у меня это неплохо получается.

— Ещё бы, — улыбнулся Валленштейн. — Теперь ты по праву — король записных дуэлянтов.

— Предпочитаю, чтобы этот титул вернулся к тебе, — махнул рукой барон.

Валленштейн отрицательно покачал головой: