Валленштейн

Лупул побледнел от бешенства, но хорунжий спокойно продолжал:

— Я буду сражаться сразу с двумя противниками на саблях до первого ранения, впрочем, можно и до смерти.

— Капитан! — зловещим голосом позвал княжич.

К нему тотчас подбежал капитан Тодоряну и поклонился. Не так давно господарь назначил его за доблесть командиром пушкарей, но иногда вместе с отрядом спэтара Урсула он всё ещё продолжал рыскать по всему княжеству, выколачивая из дошедшего до последней степени нищеты населения недоимки и дань Порте.

— Вдвоём с великим армашом сразитесь против нашего не в меру самонадеянного гостя. Бой до смертельного исхода! — велел Лупул.

Его грозный взгляд не предвещал ничего доброго хорунжему Пржиемскому, однако последний уже вышел в центр двора и непринуждённо вертел обнажённым клинком, разминая холёную сильную руку, приговаривая:

— Пани Изольда засиделась в ножнах, пора и поработать во имя чести своего хозяина.

Полковник Конашевич-Сагайдачный кусал ус от досады, что не успел удержать спесивого шляхтича, но его лицо при этом оставалось спокойным. С явным неодобрением наблюдал за приготовлением к бою сотник Мак и, когда противники начали сходиться, плюнул от злости в заполненную снегом чашу фонтана.

Поединок, как и надо было ожидать, закончился очень быстро. Только великий логофет Помырляну успел шепнуть на ухо господарю, что не следовало бы в эти праздничные дни допускать кровопролития, тем более подвергать опасности жизнь человека из свиты посла, как клинки со звоном скрестились. В следующее мгновенье сабля из руки армаша Цуцула вылетела, словно её рукоять была смазана маслом, а хорунжий, сделав на смуглой щеке противника лёгкую отметину, занялся капитаном Тодоряну. Поиграв с ним некоторое время, будто кошка с мышью, шляхтич лёгким движением быстрого клинка парализовал тому руку в локтевом суставе, и сабля капитана Тодоряну упала на песок.

— Это невероятно, — прошептал на ухо господарю ворник Михайлеску. — Великий армаш Цуцул и капитан пушкарей Тодоряну — самые лучшие фехтовальщики княжества, если, разумеется, не считать вашего сына и спэтара Урсула.

— Всыпать по двадцать плетей каждому и на все праздники запереть в Красную башню! — разозлился господарь. — Великим армашом я назначаю боярина Ифтодия, а капитаном пушкарей — боярского сына Василе Чербу.

Старый вэтаф Григоре Чербу тотчас упал на колени перед господарем и с благодарностью облобызал его руку, его примеру последовал отец пушкаря Тодора Ифтодия. Сами же пушкари в это время во дворе с усердием охаживали плетями обнажённые задницы своих бывших начальников, а затем, весьма довольные собой, отволокли несчастных в Красную башню и с грохотом спустили по крутой лестнице в мрачное подземелье к голодным крысам.

Во дворе события стали развиваться самым необычным образом: казаки после строгого внушения, сделанного им полковником Конашевичем-Сагайдачным, сохраняли подчёркнуто серьёзное выражение лиц, с трудом сдерживая готовый вырваться наружу смех. Их вид был теперь суров и даже грозен, что привело в весёлое расположение духа рейтар. Валленштейн даже не пытался скрыть насмешливого выражения лица. На это тотчас обратил внимание княжич, которому необходимо было сорвать на ком-либо свою злость.

— Я прекрасно знал, на что способны казаки и ляхи. Но невелика честь обезоружить двоих в стельку пьяных негодяев, которые даже саблю в руках держать не могут. — При этих словах хорунжий Пржиемский дёрнулся вперёд, но тяжёлая рука полковника Конашевича пригвоздила его к месту. — Но вот кто может сразиться против моих воинов по-настоящему, верхом на коне, с пикой и саблей в руках, — продолжал выкрикивать Лупул, вплотную подъезжая к Валленштейну. — Есть ли среди тевтонских[76] рейтар хоть один, кто умеет держать в руках пику, настоящее кавалерийское оружие?

— Твоё величество, а нашим воинам пики[77] и без надобности, тем более с тряпичными мячиками на остриях, — не выдержал Валленштейн. — Я с противником, вооружённым таким оружием, даже не стал бы связываться.

— Ага! — с торжеством вскричал Лупул и захохотал: — Если рейтары боятся тряпичного мячика, то как вы будете себя вести, когда встретитесь с турецкой конницей, вооружённой саблями, ятаганами и пиками? Сумеете ли постоять за себя?

— Придётся, — пожал плечами Валленштейн.

Слушая этот диалог, господарь всё более хмурился и мрачнел: наверняка шпионы донесут в Истамбул-Константинополь эти неосторожные слова сына. «Вот глупец, — подумал он о своём отпрыске, — ничего не смыслит в искусстве дипломатии. Похоже, в его жилах течёт слишком мало благородной римской крови. Как он будет править страной после меня? Да и сумеет ли заставить бояр избрать именно себя на княжение и получить соответствующий султанский фирман?» — и произнёс, сердито обращаясь к сыну:

— Не забывай, что нам приходится чаще воевать с врагами, которые приходят к нам с севера, а не с юга.

При этих словах на лице епископа Пазмани мелькнула тень, однако Арон-Воевода, покосившись на своих бояр, успел тихо сказать ему: