Валленштейн

Они оделись почти одновременно и, словно призраки, выскользнули из комнаты епископа. Когда тот буквально спустя какую-то минуту в сопровождении полковника Конашевича-Сагайдачного появился в своих покоях, то Валленштейн с руганью отбивался от прыгающей вокруг Бабы в грязных живописных лохмотьях, которая пригоршнями швыряла в него золой и клянчила золотой хриплым, простуженным голосом; внезапно, увидев епископа и казачьего полковника, она подскочила к ним и завыла:

Бритый поп, чугунный лоб,
Дай старушке медный грош в ларец, —
Она копит деньги на дворец!

— Убирайся вон, стерва! — окрысился на неё Конашевич-Сагайдачный.

Епископ же со смиренным видом и со сладкой улыбкой внимательно посмотрел на Бабу и бросил ей гульден — по всему было видно, что он находится в прекрасном расположении духа.

Баба ловко поймала монету, показала казачьему полковнику непристойный жест и опрометью выскочила наружу. В двери она чуть было не свалила с ног высокого сутулого человека с длинным смуглым лицом, ястребиным носом и цыганскими глазами навыкате, одетого в дорогой, красный, расшитый золотыми нитями кафтан, поверх него была накинута соболья шуба, которую имели право носить только бояре. На голове вошедшего красовалась высокая, меховая, боярская шапка. Он пристально поглядел вслед убежавшей Бабе и затем вошёл в покои епископа.

Валленштейн только ахнул от удивления: это был тот самый сумасшедший бродяга, которого они встретили на дороге между Плайю-Кузмин и Лукавицами.

— Ваше преосвященство, — произнёс вошедший приятным бархатным голосом. — Я пришёл извиниться за спектакль, который устроил при встрече с вами у Плайю-Кузмин, но это было необходимо для вашей же безопасности, я как раз вовремя успел предупредить господина пэтара о рыскающих в Кузминском лесу гайдуках. К вашим услугам княжеский апрод[83] Аурел Курджос. — С этими словами он учтиво поклонился.

Несмотря на клятвенные обещания господаря подписать договор в ближайшее время, переговоры продолжались ещё почти две недели, которые пришлись на январские праздники, особенно чтимые в этих краях. Всё это время Флория-Розанда находила весьма хитроумные способы, чтобы встречаться с Валленштейном. Он был ошеломлён неожиданно свалившейся на него любовью дочери молдавского господаря и платил ей взаимностью, ибо ничего подобного в своей короткой, но бурной жизни ещё не испытывал и понимал, что отныне для него нет другой женщины в этом мире. Однако рыцарь оказался перед очень сложным выбором: любовь или солдатский долг? Флория-Розанда, прочитав его мысли, улыбнулась печальной улыбкой и сказала:

— Будь спокоен, рыцарь, я не встану на твоём пути к славе и подвигам, да это и невозможно. Нам не суждено в этом жестоком мире обрести своё счастье, но мы должны ценить то, что выпало на нашу долю по воле Провидения. Наше счастье будет недолгим, ведь любовь и война несовместимы. Над нами уже нависла чёрная тень смерти — таков рок Судьбы. Поэтому только об одном прошу тебя, рыцарь, поклянись, что, когда мы расстанемся, — а это произойдёт очень скоро — больше никогда ни при каких обстоятельствах не возвратишься сюда.

— Я не могу тебе в этом поклясться, — ответил Валленштейн, перебирая её волнистые локоны.

— Этого я и боялась: в доме моего отца тебе всегда будут готовить гибель. Опасайся самого господаря, но особенно моего брата Лупула и спэтара Урсула. Он давно имеет виды на меня, а кроме того, никогда не простит тебе позорного для него поединка и содранной со своей задницы шкуры. И всё же больше их остерегайся апрода Курджоса, ибо чем ничтожнее враг, тем он опаснее.