Валленштейн

У фургона остались только барон фон Илов и шесть чудом уцелевших рейтар.

Они вернулись в Чехию, двигаясь через земли Речи Посполитой, однако в Чехии сильно страдающий от раны Валленштейн долго не задержался: едва Лукреция фон Ландтек узнала о его возвращении, как он вместе с Ингрид очутился в одном из её богатых моравских поместий.

Валленштейн ни за что не хотел расставаться с белокурой маркитанткой, и баронесса, скрепя сердце, оставила её в качестве служанки при рыцаре. Здоровье его внушало серьёзную тревогу лекарям: правое бедро сильно распухло, покраснело, и из открытой раны шёл отвратительный запах гнили. Встревоженная Лукреция на всякий случай пригласила католического пастора соборовать больного. Почти одновременно с пастором у постели Валленштейна появился бакалавр медицины, в котором тот с удивлением узнал иезуита Муцио Вителески. Он уже был профессором ордена иезуитов и в настоящее время одним из приближённых людей к самому генералу. Трудно сказать со всей определённостью, какой фактор стал решающим в выздоровлении Валленштейна: появление священника со святыми дарами или своевременное вмешательство в процесс лечения иезуита, обладающего обширными медицинскими познаниями, в том числе и навыками в области хирургии. Вителески настоял на срочной операции, поскольку иначе Валленштейна ожидала смерть. Операция оказалась довольно сложной, но иезуит справился с ней блестяще, искренне удивляясь мужеству своего пациента, который за всё время, пока из раны удаляли гной и разложившееся мясо, лишь временами морщился, при этом не издав ни звука.

Когда дело пошло на поправку, Валленштейна навестил епископ Пазмани и попытался внушить ему, что чудесное исцеление было бы невозможно без вмешательства высших сил, предложив приобщиться, наконец, к «истинной вере». Епископа горячо поддержала баронесса.

Доблестный рыцарь попросил немного времени, чтобы обдумать этот важный шаг, и наутро, когда с восходом зимнего солнца к нему снова явился епископ, Валленштейн охотно согласился принять католичество.

Епископ и баронесса были на седьмом небе от радости, что Провидение так неожиданно ниспослало на строптивого рыцаря покладистость и благочестие. Однако истинная причина его поступка была гораздо прозаичнее. Когда замок уснул в ранних зимних сумерках, а Ингрид, ставшая сиделкой при выздоравливающем рыцаре, расположилась с рукоделием в его покоях и тихим приятным голосом напевала нескончаемо длинные шведские песни о древних богах и героях, Валленштейну захотелось хлебнуть доброго вина. В последнее время он сильно пристрастился к нему, объясняя это тем, что вино не просто веселит душу и сердце, сокращая запасы винных подвалов баронессы, но и восстанавливает силы, а это ему так необходимо. Иногда за день он умудрялся выпить две дюжины бутылок, хотя Ингрид, видя как Валленштейн, откупорив очередную бутылку, жадно приложился к горлышку, сказала с горечью:

— Немногие католические прелаты могут похвалиться тем, что вас перепьют, ваша милость, хотя больших пропойц, пожалуй, не найти на всём белом свете.

— А разве лютеранские[107] попы меньше пьют? — несказанно удивился Валленштейн.

— Пожалуй, гораздо меньше, ведь они большие ханжи и скряги, — серьёзно подтвердила Ингрид.

— Какая разница, на каком языке петь псалмы и каким образом причащаться, но, пожалуй, мне и в самом деле следовало бы родиться католиком. Греши, сколько влезет — пьянствуй, обжирайся до рвоты, блуди, но только не забудь вовремя исповедоваться у первого попавшегося католического монаха, такого же пьяницы и прелюбодея, как и ты, и всё готово — ты очередной раз спасён. Очень удобная религия, и, я думаю, что моё будущее стоит мессы[108].

— Вы правы, ваша милость, — усмехнулась Ингрид. — На мой взгляд, католические попы — более подходящая компания для настоящего рыцаря, чем протестантские ханжи с их унылыми, постными лицами.

— Итак, решено, пора становиться добрым католиком, — обрадовался Валленштейн, — ибо я привык открыто и честно предаваться различным порокам.

На следующий день Валленштейна, который лишь с трудом мог самостоятельно передвигаться, торжественно крестили прямо в его роскошной спальне. Муцио Вителески утверждал, что дорога в собор даже в карете для его пациента — слишком опасна.

Радостно возбуждённый епископ Пазмани лично провёл обряд крещения. В честь этого события в замке был устроен торжественный обед, на который были приглашены все имеющиеся в наличии представители католического духовенства.

Валленштейн превзошёл самого себя и продолжал заниматься возлиянием даже тогда, когда большинство участников торжества оказались под столами. Только Муцио Вителески, епископ Пазмани и барон Илов оказались крепче других и угомонились лишь к утру, рухнув раскрасневшимися мордами в блюда, стоящие на столе. Вероятно, Валленштейну так понравилась возможность безнаказанно предаваться пороку, что он впал в тяжёлый запой.