Вальпургиево проклятие

Согнув руки в локтях, мне удалось слегка приподняться и уже внимательнее вглядеться в окружающие меня детали. Несомненно, это была та самая комната, которую в качестве ночлега щедро выделила мне хозяйка. Обстановка оставалась точно такой же, какой я видел ее вчера, только было одно «но»: создавалось впечатление, что с момента, когда она в последний раз «сверкала», прошло больше столетия. Вдребезги разбитое зеркало, вонючий ковер и разломанная софа – все это еще вчера было первоклассной, изысканной мебелью. Не пробудь я здесь всю ночь, я бы и подумать не смог, что когда-то это жилище представляло собой подобие королевского дворца.

Было очевидно, что прямо сейчас я нахожусь в закоптелой, наполовину развалившейся лачуге. И с каждой минутой я все больше убеждался в том, что события этой ночи – не более чем приступ моего сумасшествия. Болезненный приступ слетевшего с катушек ума.

Выглянув в окно, я увидел ландшафты угрюмого майского пейзажа, который являл вид на старинный кладбищенский погост. Помимо разрушенных надгробий и древних мраморных изваяний, пейзаж имел внушительное заполнение в виде кривых и уродливых деревьев, которые лишь подчеркивали болезненность этих краев. Стояла пасмурная погода.

Серая печаль окутала эти бесплодные земли, забрав с собой последнюю надежду и радость.

За окном моросил дождь, отбивая по стеклу бессвязные ритмы. В тот день погода превзошла себя, достигнув апогея своей отвратности.

Я чувствовал, что мой мир изменился навсегда. Тусклые пастельные краски, притупленные мысли и расплывчатость в глазах… Тогда я еще не догадывался, что отныне все это станет частью моего сдвинувшегося мира. Случилось что-то непоправимое и печальное, и я всем своим сердцем понимал, что отныне никогда не смогу вернуться к прежней, нормальной жизни.

Я видел явную перемену в окружающей среде, но чувствовал и перемены в себе: я будто бы стал другим человеком. Мутная пелена легла на мои глаза, а тяжелое дыхание и легкие судороги не давали почувствовать себя хорошо. Погрузившись в туманные воспоминания о вчерашнем вечере, я стоял и, напоминая неподвижную каменную статую, созерцал мрачный румынский пейзаж, томно размышляя о том, что же мне делать дальше.

Глубокие размышления прервались тогда, когда мой взгляд упал на собственные руки.

9

На этом моменте рассказа некая сила выдернула меня из пышных фантазий, навеянных дедушкой, заставив серьезно обдумать происходящее и, наконец, почувствовать что-то неладное.

Все мое тело обуяла зловещая дрожь, и в тот же миг я поняла, что с Фрэнком происходит что-то очень, очень странное. Допустив в своем мозгу подобную мысль, я вдруг вспомнила о бабушке, которая все это время находилась у меня под боком. Инстинктивно обратив взгляд в ее сторону, я обнаружила пустующий подле себя стул, на котором еще полчаса назад сидела довольная бабушка, державшая в своих руках кружку душистого какао. Не нужно было слов, чтобы прочувствовать всю тревогу, коей овладели мои мысли. Бабушка исчезла из комнаты, а вместе с ней исчез мой покой и уверенность в собственной безопасности.

Я медленно повернула свою голову в надежде, что закравшийся в мою душу страх окажется жестокой шуткой дедушки. Но достигнув точки, когда облик Фрэнка представал предо мной в полном обзоре, я столкнулась с ним взглядом и сразу поняла: он думает о том же, о чем и я: все это было не шуткой, это было правдой. Он еще давно заметил мой встревоженный взгляд и терпеливо выжидал подходящего момента. Выдавив из себя кривую улыбку, он вновь заговорил:

– Я взглянул на свои руки, милочка, и вместо молодой, красивой кожи, я увидел чужие, сморщенные руки. – Подняв ладони на уровень своего лица, дедушка накренился в мою сторону, продолжая свой безумный рассказ.

Не вслушиваясь в смысл его слов, я стала медленно подниматься с кресла, упираясь трясущимися ладонями в его деревянные подлокотники. В душе моей застыл ужас, а к глазам стали подступать горькие слезы.

Словно последовав моему примеру, Фрэнк, ни на сантиметр не опуская свои ладони, уверенно поднялся с кресла и двинулся в мою сторону. С каждой секундой его лицо деформировалось подобно смятому клочку бумаги, обретая отчужденную неестественность: глаза налились нечеловеческим блеском, а кожа приобрела неестественную, мраморную бледность. Его лицо превращалось в зловещую маску. Продолжая повествование, в голосе дедушки все чаще проскакивали нотки скрипучего рычания, пока вконец не овладели его речью: