Вальс бывших любовников

– Лена, – снова взяв ее за руку, проговорил Горский как можно мягче. – У Андрея не было даже трех секунд на принятие решения, он сделал то, что показалось ему единственно возможным в той ситуации. Если бы он не выстрелил, тебя было бы не спасти уже.

«Я ее расколола уже, расколола… Не понимаю, почему не хватило буквально пары минут…»

Филипп, прочитав это, только вздохнул:

– Этого не объяснишь. Тебе надо написать подробный рапорт, когда сможешь, Шмелев просил передать. Но я бы не стал делать этого сейчас. Отлежись пару дней, отдохни, обдумай все. Торопиться теперь некуда, Юлька вне опасности, убийств больше не будет. Так или иначе, вы ее остановили, Колодину эту.

«Прости, что я сразу к тебе не прислушалась, – написала Лена, чувствуя, что просто обязана дать мужу об этом узнать. – Ты был прав, ты ее сразу заподозрил, а я еще полдня маялась дурью, пока весло это не рассмотрела на снимке».

Филипп помолчал, но Лена видела, как уголки его губ немного дрогнули, складываясь в подобие улыбки.

– Ничего… все ошибаются. Особенно тяжело, когда сталкиваешься с теми, кого знал близко, и оказывается, что они по другую сторону теперь. Ты просто не хотела верить, что кто-то из твоих институтских друзей может быть в этом замешан, а я человек непредвзятый, они мне никто. Ничего, Лена, это не важно уже. Все закончилось.

«Все закончилось».

Лена так часто повторяла про себя эту фразу, что начала верить в нее. Три дня к ней не пускали никаких посетителей, кроме мужа, хотя, как рассказывал Филипп, рвались все – и Паровозников, и почти совсем пришедшая в себя Юлька, и даже Шмелев вместе с Сашей Левченко. Но врач настаивал – больной нужен покой и полная тишина, никаких разговоров.

– Успеешь еще наболтаться, – смеялся муж, когда она в письменном виде жаловалась ему на врачебный запрет. – Теперь ты вообще идеальная жена, мечта любого мужика!

«Не дождешься!» – шутливо писала Лена, рисуя рядом с фразой какую-нибудь рожицу.

В день своей выписки Воронкова все-таки прорвалась к ней в палату, воспользовавшись статусом «звезды» и раздав попутно кучу автографов.

Заперев дверь палаты, она уселась на краю Лениной кровати, обняла подругу и выдохнула:

– Слава богу, что ты есть, Ленка! Я до последнего верила, что ты меня найдешь.

«Как все случилось?» – написала Лена, и Юлька, слегка покраснев, призналась:

– Да я сама дура, не поверишь. Увидела Нинку в холле отеля – рассопливилась… А она как будто и не изменилась, все такая же забитая, одета кое-как, волосенки эти… И так мне ее что-то стало жалко. Сели чаю выпить, а она вроде как между делом и говорит – мол, а поехали в одно место посидим, там здорово. Я говорю – у меня встреча, а она – так ты вернешься до того времени. Я прикинула – успею, если недалеко, а если что – вам позвоню, чтобы забрали. Ну, оставила Андрею записку на рецепшн, что с вами доеду, села в Нинкину колымагу и даже не поняла, как отрубилась. Похоже, она мне в чай что-то подлила. Пока я к администратору за стойку ходила бумагу и ручку попросить.

Лена взяла блокнот и быстро написала: «То-то я твой почерк не сразу узнала – как будто левой рукой снова пишешь».

– Нет, я нормально писала, правой, – вернув Лене блокнот, сказала Юлька. – Видимо, начал препарат действовать, я же за столик вернулась записку писать, чаю отхлебнула сперва. Да еще и телефон в номере забыла, он на зарядке стоял, а я всегда перед тем, как вилку в розетку сунуть, отключаю аппарат – фобия у меня такая, что ли… Потому я и звонила Андрею с Нинкиного. Ну, короче, очухалась я, а понять ничего не могу – руки не шевелятся, ноги привязаны, а на мне платье это в «лапку» и колготки черные. Я чуть прямо там дуба не врезала от страха. И ведь даже не сразу поняла, что это Нинка меня так упаковала. А она ходит по помещению этому и прикидывает что-то, и вид такой, знаешь… как будто ей все равно, она просто работу делает. Вот где жуть… – Юлька вся передернулась, обхватила себя руками за плечи: – Давно я так не пугалась, честное слово. Оказывается, психи – это жуть ужасная…

Лена снова взяла блокнот и написала размашисто: «Да нормальная она. Просто очень долго была несчастна, одинока…»

Воронкова бросила взгляд на надпись и фыркнула возмущенно:

– Крошина, ты сама не в себе, что ли? Мы с тобой тоже долгое время были одиноки – и что? Ни ты, ни я не кинулись молодых девчонок душить, правда?

«Юля, поверь, ей было за что меня ненавидеть. Я же не знала… Мы ведь как к ней относились? Ну Нинка и Нинка, всегда с нами, своя вроде в доску. А она же по Дягилеву с ума сходила, любила его, как сумасшедшая», – написала Лена и сунула блокнот Воронковой.

Та замотала головой:

– Да брось ты! Дягилев же никогда на нее внимания не обращал! Ты вспомни – это же он ее Квазимодо первым назвал. Ну хорошо еще, что не в глаза, она бы раньше с катушек съехала.

«Я этого не помню. Мне казалось, Максим не мог так поступить…»

– Вечно ты всех идеализируешь, Ленка! Да он постоянно над ней посмеивался, а она не замечала. Мы-то думали, просто привыкла за всю жизнь, что над ней вечно прикалываются, вот и не реагирует, а она, вишь ты, влюбилась.