Письма с фронта — ласточки войны. Я ждала почтальона, каждое утро загадывая, чтобы вечером в почтовом ящике меня ждало письмо с фронта. Но недели шли за неделями, и мягкая осенняя погода сменила пластинку на злые ноябрьские дожди. Холодный ветер задувал в цеха, гоняя по небу низкие пузатые тучи. В мрачном сером свете тускло щурились окна домов, которые вечерами по-прежнему плотно закрывали маскировочными шторами.
Подняв воротник, я шла с дневной смены и пыталась убедить себя, что Матвей не пишет потому, что не считает нужным общаться с верующей, а не потому, что убит.
Облетевшая мокрая листва пластами лежала под ногами. На газонах грубыми швами топорщилась вскопанная земля бывших грядок. Несмотря на непогоду, у газетного щита скопилось несколько человек, горячо обсуждавших доклад товарища Сталина от шестого ноября. Мы читали доклад в цеху седьмого ноября, в годовщину революции.
Товарищ Сталин доложил партии, что этот год — год коренного перелома в войне, и что истекший год является переломным не только в ходе военных действий, но и в работе нашего тыла, и что все усилия народа сосредоточились на производстве и усовершенствовании вооружения. Чтение доклада постоянно прерывалось аплодисментами, я тоже хлопала в ладоши, но мысли витали вокруг почтальона и писем, которые, конечно, больше ко мне не придут. Но я по-прежнему считала, что поступила правильно, рассказав Матвею о своей вере.
А потом случилось чудо в виде конвертика письма, который на бегу сунула мне в руки запыхавшаяся почтальонша. Я открывала его с колотящимся сердцем.
«Дорогая Ульяна, шлю тебе привет из госпиталя! Меня так долго швыряли по пересылкам, что твоё письмо нашло меня только неделю назад, но ответить немедленно не было никакой возможности. Суть в том, что мне загипсовали обе руки, а писать зубами я пока не научился. Как только правую руку освободили из плена, пальцы сразу же схватились за карандаш и бумагу, поэтому не суди строго за каракули.
Спасибо, что рассказываешь мне подробности московской жизни. Я перечитываю их по многу раз, вместе с тобой проходя по улицам и переулкам, чьи названия звучат для меня как музыка: Полянка, Ордынка, Ленивка, Стромынка, Варварка, — в минуты покоя я воображаю, как ты идёшь по Москве, и я смотрю вокруг твоими глазами, отчаянно представляя себя послевоенного.