Валсарб

Бусы с мягким шелестом утекают в лаковую шкатулку, трррррак, крышка шкатулки падает, вздыхает, подавившись содержимым, первые три бусины высовываются и показывают язык, я быстро подталкиваю их внутрь, захлопываю шкатулку и убегаю с бьющимся сердцем, держа ее за пазухой.

За моей спиной громко смеется женщина с черными глазами, у нее не было оснований полагать, что я отвечу, но она не признает своего поражения и теперь предлагает маме разрешить очередной вопрос своей викторины: почему она у тебя такая дикая?

Правильный ответ: сама ты дикая, – но мама улыбается, наливает ей чай и меняет тему разговора.

Мы бежим из нашего дома.

Папа при любой возможности, а я потихоньку. Думаю, мама тоже охотно убежала бы куда-нибудь. Но Валсарб не ее родной город, близких, кроме нас, у нее здесь нет, и бежать ей некуда. А просто бродяжничать – такое ей и в голову не придет. Поэтому с тех пор, как нам провели телефон, она бежит только к нему и беседам с подружками, которых у нее несть числа, как говорил многострадальный Иов. У мамы очень хорошо получается дружить. И у папы тоже. Только я не умею.

Он бежит, потому что все еще не нагулялся, говорит мама кому-то по телефону. Вечный мальчик, он бежит от обязательств, говорит мама, он бежит от отсутствия обязательств, говорит мама, никакой ответственности.

Удивительно, папа много работает, ездит на больших грузовых машинах, ремонтирует их, когда они сбоят, и при этом совсем не устает, не бежит домой отдохнуть, а бежит из дома – гулять. Иногда он задерживается в командировках. Иногда я забываю, какого цвета у него глаза.

Мне совсем не нравится гулять, на улице всегда слишком, зимой слишком холодно, летом слишком жарко, но меня гонит страх, и я бегу из нашего дома. Бегу, хотя это запрещено. После школы – сразу домой. Нельзя выходить за пределы двора. Нельзя бродить по улицам одной. Нельзя гулять и лучше вовсе не выходить на улицу.

Нельзя выходить на улицу и невыносимо оставаться дома. Лучше идти куда глаза глядят сразу на выходе из школы, послоняться где-нибудь неподалеку, чтобы успеть до маминого возвращения усесться за письменный стол и сделать вид, что уже давно дома, как обычно, обед не разогрела, просто не хотела есть и хорошо кормили в столовой, умолчать о двойке по математике и украденной кем-то из портфеля книжке, закрыться в комнате и писать стихи или читать стихи, все равно мама не интересуется – стихи я читаю или природоведение.

Хуже всего, если идет сильный дождь, нет возможности нигде задержаться, а до возвращения родителей больше четырех часов. Тогда нужно быстро открыть входную дверь, все бросить и нестись прямиком на кухню. Там спрятаться в угол за холодильником и расплести косы, чтобы, подобно Самсону, обрести сверхъестественную силу и отвагу. Забраться с ногами на тумбочку за холодильником и смотреть в окно, не шелохнувшись, в ожидании родителей, хотя если папа возвращается, то поздно и не всегда с этой стороны дома.

Главное, не думать о девушке, которая сидит на диване в зале, и людях, которые появляются в моей комнате. Они – я называю их просто Они – возникают в ненастную погоду, получается часто, ведь окна моей комнаты, к сожалению, всегда выходят в дождь, а девушка в зале сидит постоянно и исчезает только с приходом родителей. Ей хочется поговорить со мной, в этом нет сомнений, но пока я не в состоянии пересилить страх, войти в зал и выслушать ее. Наверное, моим волосам еще не сравниться с Самсоновыми.

Пока сидишь, можно тихонечко напевать что-нибудь, Им не нравятся песни, а зайдя в детскую после того, как у порога раздастся цок-цок маминых каблуков, шшш-тах! открываемого на просушку зонтика и зу-у-ум застежек-молний, можно обнаружить разбросанную по полу пирамиду из подушек, скрупулезно создаваемую каждое утро, или оборванную нить с беспомощно свисающим с потолка вьющимся цветком в зале. Только когда сидишь и напеваешь, пристально вглядываясь в окно, не приведи бог, чтобы приспичило в уборную.

Не ясно, умеет ли девушка перемещаться и насколько высока вероятность того, что она не сможет загнать меня в угол. В буквальном смысле этого слова. Несколько раз она врывалась в мои сны. У нее было испачкано лицо, в ладонях – пригоршни земли, она повторяла: «Я – сон, я – сон», потом поворачивалась и уходила, вынуждая меня следовать за ней, я не могла сопротивляться, ни разу не вышло, чтобы моя взяла, и я иду, как пришитая, не разбирая пути, и сбежать нельзя. Мама ловит меня среди ночи, открывающую слишком трудный для моих рук замок, легонько касается предплечья, стараясь не впустить в меня свой испуг, я долго смотрю в пустоту стеклянными глазами, а после позволяю отвести себя в постель.

ясонясонясонясонясоня