Валсарб

Няня Маша говорила, что я – сообразительная и у меня будет много друзей. Я и не подозревала, что на самом деле в школе необязательно появляются друзья, зато непременно решают нерешаемые задачи, множат тоску и учатся жестокости. Что лучше всего здесь я научусь ждать. И в этой дисциплине мне не будет равных. Я уже умею ждать подвоха, звонков с урока, выходных, каникул и переменок. И не перестаю ждать перемен.

А эра милосердия почему-то никак не наступает.

– Я расскажу тебе, чтобы ты знала. И обязательно помнила.

На северной окраине Валсарба находится кладбище. Еще одно. Самое молодое кладбище. Самое большое кладбище. Самое маленькое кладбище. Там нет могил.

– Что же там есть?

– Камень. А может быть, плиты. Я там никогда не была. Но о нем все знают. Все в Валсарбе. Просто никто не говорит. Никто не ходит туда. Все боятся и молчат. Там похоронены те, кого убил правитель Германии, фюрер. Сотни, тысячи людей. Те, кто жил здесь, на нашей улице, пятьдесят лет назад.

– Здесь было столько людей?

– Я тогда была маленькая, и наша семья жила не здесь, а в деревне, еще дальше, чем Заборные Гумна, но я знаю, что здесь жило много людей. Они погибли. Ты должна знать. И обязательно помнить.

Я не люблю слушать о бывших людях. Они мне потом снятся. Приходят, совсем как живые, и рассказывают свои топкие истории – посланники потустороннего мира. Я не всегда понимаю, что они говорят. Иногда они изъясняются картинками. Если к утру эти сны превращаются в слякоть или мутную, смутно-тревожную дымку, эти люди возвращаются потом снова и снова. Они справляются с преградами, стенами, рвом, лабиринтом, барьерами. Любое болото легко переходят вброд. Бывшие люди хотят быть услышанными. Во что бы то ни стало. Не их вина, что Клото как попало сплела нити их судеб и теперь они вынуждены напоминать о себе. Ведь так-то, по-настоящему, чужая жизнь никому не интересна. Если хочешь ею поделиться, стоит написать книгу. И прежде чем отказать твоей жизни в публикации, ее прочтет хотя бы редактор. Бывшие люди не могут написать свою жизнь. Эту грань им не перейти – пусть их жизнь и была примечательнее жизней многих. Они являются ко мне и под диктовку снов заставляют себя выслушать.

Зеленые проплешины мха пропитались дождем, и время от времени с крыши капало. Я видел, что Моше это развлекает, детям нужно чем-то развлекаться. В тяжкую годину особенно. Хотя из дому в наше время лучше лишний раз не высовываться, если хочешь избежать непрошеных гостей. Глядишь, и о вашем существовании забудут.

Сын похож на меня, такой же мечтатель с торчащими вихрами, каким я был в детстве. Парням надлежит быть более смекалистыми и ловкими, но такими уж мы уродились. Хорошо еще, мне с моей Гутой повезло. Лучше жены не сыскать во всем городе.

Я часто подгонял маленького Моше, чтобы он был расторопнее и живее, не пристало человеку встать, разинув рот, и стоять посреди улицы, точно глупая курица. Но потом я понял, что таким образом он познает мир. Я не шибко умный, а и сам – нет-нет да и примечу что-нибудь эдакое. Диковинное растение или необычные годовые кольца на дереве. Это хорошо, что он не проносится сломя голову мимо красоты и беды. Хотя деньгами таким стоянием не разживешься.

Моше, как зачарованный, смотрел на редкие капли из окна комнаты, где прежде была едальня, я не запретил ему, не велел отойти от окна и опоздал. Не сразу заметил, что после дождя на улице, как грибы, появились полицаи. Они рыскали по хатам, значит, Гроза еще не закончилась. Я опоздал, но ведь разве мог я подумать, что это не чучело, я и допустить не мог, что это не кукла такая, да вот только, что верно, то верно, откуда, скажи мне, откуда здесь взяться таким большим и красивым куклам, старый ты дурак, я поздно спохватился, поняв, что за странную куклу тащит за ножку полицай, ее звали Хая-Гита, то была наша четырехлетняя соседка. Ее головка билась о булыжники брусчатки, оставляя на камнях красные следы. Я замешкался, и Моше все увидел. Все увидел, сердобольный, как пить дать, хотя я подбежал и тут же ладонью закрыл ему глаза. Сын вздрогнул, как от удара, вздрогнул от моего прикосновения, от увиденного, от сырости, проникающей с улицы, от страха.

Нужно куда-то бежать, где-то спрятаться, что-то предпринять, ладонь, прижатая к лицу Моше, стала мокрой, как мох на крыше, из кухни донесся плач младшей дочери, сдавленный и горький, я слышу, как Гута пытается успокоить ее, моя Гута, которая сама нуждается в утешении, слышу ее плохо сдерживаемые рыдания, слышу влажный шепот Моше у моей груди: я не хочу умирать, слышу шаги на крыльце, отец, я не хочу умирать, слышу шаги в сенях, шаги на кухне, шаги на пороге, глухой звук падающего предмета.

Я больше ничего не слышу.