Валсарб

Я отстаю на шаг, на два, на десять, меня уже никто не схватит, не скажет: хватит, на двадцать шагов отстаю, возле старой Юдовки, прямо посреди проезжей части остаюсь одна, асфальт плавится от жары, усыпанный лепестками из букетов, провожающих Алю, воробьи любознательно суетятся около. И что теперь, что теперь – непонятно. День стоит желтый, как пчелиные соты, липкий и вязкий, я стою и чую над собой Недреманное Око Кого-то Сверху, кто не простит, если я не брошусь вслед за процессией, кто будет ранить и бумеранить, выплескивая день желтый, как желчь, в мои ночные кошмары, если я не взгляну на Алю, хотя бы издали не взгляну на Алю, хорошенькую такую, точно принцесса, девочку-ангелочка.

Во сне время проходит быстрее или не идет совсем. Каждую ночь я бегу, но ноги отказываются повиноваться. Это чужие каменные ноги, чужой город, чужой сон. И тогда я лечу, просто передвигаюсь по воздуху, не очень высоко над землей. Летать довольно легко и совсем не страшно. Главное, не врезаться в каштан или в столб. И набрать побольше воздуха в легкие, чтоб не задохнуться.

Никогда еще на Просто Кладбище не было столько живых людей.

Пропустите, пожалуйста. От них пахнет потом и плесенью, пылью, мочой, луком, временем, пожалуйста, позвольте пройти. Мальчишка с соседнего двора, я его знаю, преграждает мне путь, пропусти меня.

– С чего это?!

Его монгольские глаза возмущенно округляются.

Потому что ТАМ – МОЯ СЕСТРА, кричу я или шепчу я, точно не знаю, пока ксендз что-то невнятно бормочет и отступает от ямы, а потом громко и протяжно восклицает: Ааа-мэн!!! – и я решаюсь с душой, уходящей в пятки, решаюсь и успеваю взглянуть на большую деревянную коробку и заметить, до чего у Али длинные ресницы, когда у нее закрыты глаза, я и не подозревала, до чего они длинные, кажется, будто я вижу тень от них на ее щеках, хотя по-прежнему держусь на почтительном расстоянии, то есть невыносимо далеко, но крышка уже опускается, и последнее, что успевает выглянуть из-за нее, – это круглые голубые глаза Барби у Алиного изголовья, которые каждую ночь становятся все шире и изумленнее и преследуют меня, выбирающуюся из толпы, вместе с грохотом молотка, заколачивающего гвозди, вместе с грохотом сердца, вместе с Алей, сидящей на бордюре перед домом и недовольно вопрошающей, когда, наконец, просохнет ее платье и мы вычерпаем всю свою воду.

Иногда люди внутри пусты, иногда люди внутри кусты

цветущие, низкорослые, колючие, плодоносные…

Я боюсь жизни, чувствую, что от нее исходит угроза. Чувствую, что чем-то отличаюсь от других. Дело не в бывших людях, с которыми мне проще сосуществовать, чем с настоящими, не только в них. Жизнь бесконечно создает новые ситуации и диктует пугающие условия. Они предсказуемо опасны, а я ощущаю себя бессильной и беспомощной, не способной им противостоять. Не все жизненные правила, законы, требования я могу понять и постичь. И это причиняет мне боль. Временами хочется спрятаться от всего. Временами – просто исчезнуть.

Я хожу к Але и часами рассказываю ей о своих страхах. Она лежит прямо возле дороги, недалеко от входа, в ограде с десятком разноцветных бантиков. Их регулярно меняет моя мама, потому что ей часто снится недовольная Аля, сетующая на развязавшийся бантик. В действительности бантик тут ни при чем. Аля недовольна тем, что не победит в конкурсе красоты, не наденет самое красивое на свете платье, не выйдет замуж. Невозможно довольствоваться уходом, если хочется жить. Алины планы и мечты были такие трогательные, я больше никогда не смогу ее потрогать, надо же, мне остается стоять и разговаривать с холмиком увядших венков, с тряпичными цветами, покрытыми наледью. Я чувствую, как она сердится на меня, ведь я не уверена, что хочу жить так же сильно. Что могу на что-то сгодиться или быть полезной. Иной раз мне кажется, что я украла чужую жизнь и не знаю, что с ней делать.

Иногда люди внутри пусты, иногда люди внутри мосты…

Историчка сообщила, что в здании яслей была ставка гестапо, а в детском саду жили немцы. Однако, несмотря на оккупацию, добавила она, Валсарбу очень повезло. Немцы позволяли держать хозяйство и были очень добры. Я выкрикнула с места, что это неправда. Просто не смогла сдержаться. Историчка нервно засмеялась и сменила тему, а Кабукин велел мне заткнуться, потому что именно для этого и существуют затычки. В глазах окружающих я слабое и никчемное существо, Кассандра, которой нет веры.

Иногда люди внутри шуты, иногда люди внутри киты…

Чего не хватает на кладбище, так это скамейки. Приходится стоять, а это привлекает внимание прохожих. Должно быть, я выгляжу нелепо, когда стою, как изваяние, за забором, усеянным капроновыми бантиками. Но мне не привыкать слыть глупой, смешной, непонятной, невнятной, чудной и т. д. по списку. Когда нет цели, можно прекрасно стоять на месте. Когда нет ничего, можно не страшиться потери. Когда не знаешь, кто ты, можно притворяться кем угодно.