Валсарб

– Очень просто. Родители не обязательно любят своих детей. И дети родителей тоже.

– Ну, конечно, я… – Она как будто прыгает в пропасть с обрыва. – Конечно, я люблю…

Мы крепко обнимаемся, и наши сердечные булыжники тоже падают в пропасть с обрыва. Там им и место.

Мама заходит в комнату и останавливается в дверях. Я притворяюсь спящей, и она мешкает какое-то мгновение.

– Ты не учишь уроки…

– Я уже выучила.

– Любопытно когда. Идем есть.

– Не хочу.

– Идем. У тебя получился симпатичный пирог.

– Я старалась.

– Лучше бы ты в школе старалась…

Мама садится на краешек дивана и дотрагивается до моего предплечья.

– Эта твоя классная руководительница… У тебя с ней проблемы? Как с первой учительницей?

– У меня нет с ними проблем. Но спасибо, что спросила.

– Она жаловалась на тебя… – Мамин решительный тон внезапно смягчается. – Только она какая-то странная. Не помнит, как тебя зовут! Всю дорогу она называла тебя Таней!

Мамины слова веселят меня. Я улыбаюсь, будто она поделилась невероятно удачной шуткой. Это правда, учительница действительно не помнит, как меня зовут. И не только меня. Классная руководительница невообразимо рассеянна и постоянно витает в каких-то облаках. Возможно, в такие моменты она мысленно пишет стихи.

– Прости меня. – Я порывисто прижимаюсь к маме, боясь, что она отстранится и ничего нельзя будет исправить.

Но она не отстраняется.

Я знаю, чего ей это стоит. Мне и самой не очень нравится обниматься. Я знаю, что у всех случаются неблагоприятные дни. Я понимаю, как часто ей приходится за меня краснеть. Я верю, что нужна ей, несмотря ни на (что?)

Несмотря ни на что.

Меня зовут Соня.

В день моего совершеннолетия мне подарили новую лату – отвратительную желтую звезду – и отобрали Клару. Клара была нашей лучшей несушкой, и я прятала ее почти две недели в пристенке за дверью. Это было неразумно, я едва не поплатилась жизнью из-за курицы, но такой уж у меня характер. Моей семье повезло остаться в своем доме, ведь мы всегда жили под Замковой, но в середине апреля к нам подселили сразу тринадцать человек, двое из которых болели тифом. Тогда-то и начались грязь и голод. Пока можно было выходить, я собирала травы и растения. Например, корни папоротника прилично мылятся в воде, а рогоз можно есть. Но в мае застрелили моего отца Ханана за то, что он перешел на другую сторону улицы. Хотя там нет тротуара, и никогда не было. Но они решили, что это как будто бы тротуар, и один из них выстрелил, не раздумывая, прямо в отца. А другой рассмеялся, пнул отца ногой и сказал: «Хелись! Сэр гут!»[1] И мы перестали выходить. Почти. Почти, потому что я все-таки выходила, поскольку была трудоспособной. А мама заразилась тифом и слегла.

Однажды, во вторник, всех девушек нашей улицы отправили мыть казармы. Я впервые за несколько месяцев встретилась с Розой, моей лучшей подругой, и мы так обрадовались, что даже немного шутили по дороге. Назад нас повели по другому пути, мимо нашей улицы, но мы так устали и проголодались, что поначалу даже не задумались о том, насколько это подозрительно. О самом скверном всегда думаешь в последнюю очередь, по крайней мере, стараешься не думать. На подходе к ямам Роза заплакала. Я не плакала, потому что мне казалось, что это сон. Мне и сейчас кажется, что это сон. Меня убили вечером во вторник, на северной окраине Валсарба, одной из последних. Девчата прыгали и падали, прыгали или падали, а я все никак не могла упасть в эту яму, попасть в эту пропасть, где уже лежали Роза и Эстер, и внучка старой Ривки, и Сара, и Рахиль.

Меня зовут Соня. Мне восемнадцать лет.

– Все люди рождаются для чего-то. У каждого человека есть свое предназначение, то есть задание, которое нужно выполнить. Кому-то достаточно только родить человека с великим предназначением, а кому-то необходимо стать таким человеком, понимаешь?

Четыре спицы мелькают в Бабиных руках, позвякивая, как мечи миниатюрных рыцарей, сражающихся за сердце Прекрасной Дамы.

– Понимаю. Простая девочка Мария стала матерью Сына Божьего. Не понимаю, зачем умирают маленькие дети. Зачем они рождаются, радуются, познают мир и умирают. Они становятся ангелами?

– Нет. Они остаются детьми. Просто у Пана Бога им лучше. Душа ребенка будет жить в Царстве Небесном. Это ее предназначение.

– Но их близкие страдают… Это несправедливо!

– Сын Божий тоже страдал, детка. Ксендз говорит: Бог неизреченен, недоведом, невидим, непостижим. Для Бога нет мертвых. Когда мы тяжело болеем – это наша покута, когда мы теряем близких – это наша покута.

– Покута означает искупление?

– Покута значит покаяние. Мы не всегда можем искупить свои земные грехи сразу, но можем в них раскаяться. Когда мы, несмотря на наше горе, продолжаем верить в Пана Бога, это наша дорога в Рай.