Вальсирующая

– Возможно, – произнесет не спеша Эстрагон. – Мне помнятся карты Святой Земли. Цветные. Очень красивые. Мертвое море было бледно-голубым. Лишь только взглянув на него, я чувствовал жажду. Я говорил себе: “Мы поедем туда на наш медовый месяц. Мы будем плавать. Мы будем счастливы”.

– Тебе надо было стать поэтом, – это Диди.

– Я им был, – Гого (Эстрагон) показывает на свои лохмотья. – Разве не видно?..

В театре Ермоловой во время спектакля, который я раз двадцать смотрела, не меньше, зрители толпами поднимались и покидали зал, громко хлопая дверьми.

Буфетчицы жаловались Олегу:

– Что вы там показываете? Они уходят до антракта, не покушав. Кто такой Беккет? Публика спрашивает у нас, а мы не знаем!

В “Гамлете” он сыграл тень отца Гамлета. В фильме “Смиренное кладбище” исполнил роль могильщика. В областном ТЮЗе играл пьяницу в пьесе Горького “На дне”. Он звал меня “светом своих очей”, писал мне письма и сочинял стихи.

Я вытащила из кармана кошелек. Тот был пуст, как башмак Эстрагона.

– Мы их потеряли? – спрашивает Диди.

– Мы их разбазарили, – отвечает Гого.

– А ты просто так возьми, – сказал мне Диди. – Заглянешь вроде по делу, а там, в углу, слева, коробки, только что привезли и поставили, я видел.

“…Не будем тратить время на пустые разговоры, – всплыл в моей памяти скорбный беккетовский монолог. – Сделаем что-нибудь, раз представляется случай. Не каждый день мы бываем нужны кому-то. Конечно, призыв, что мы услышали, адресован не нам, а всему человечеству. Но в этот момент и на этом месте человечество – это мы, нравится нам или нет. Воспользуемся, пока не стало слишком поздно. Достойно представим те отбросы общества, с которыми сравняла нас беда”.

Я открыла дверь и вошла в аптеку. В окошке за стеклом сидел рыжий провизор и смотрел на меня: чего, мол, надо? Не узнал, уже хорошо. А кто будет читать извинения, тем более без портрета? Я так волновалась, что названия лекарств повылетели у меня из башки. Спокойствие. Где наша не пропадала? Везде пропадала! – как говорит старик-отец.

– Мне, пожалуйста, панангин, – твердо говорю, пытаясь унять дрожь в коленках, – анальгин, аспирин, санорин, валерианку, пустырник, валокордин, валидол, фитолакс… Долголет, нестарин и, – чуть не выпалила я напоследок, – …геронтодог.

Последнее время я часто беру эту троицу: долголет – Учителю, нестарин – себе и геронтодог – сеттеру Лакки. Главное – не перепутать, кому что.

Аптекарь пошел шарить по ящичкам. И тут возник образ неких вихревых сил, меня словно подхватило восходящим потоком – в конце концов, общая картина уже нарисована в пространстве и во времени, мы видим только малую ее часть, и выбора нет, есть только уникальная возможность. Сама не помню, как я оказалась в углу около пирамиды коробок. Верхняя была приоткрыта, я сунула туда руку, схватила три пузыря и выскочила на улицу.

Какое же требуется от человека терпение и мужество иметь дело с мистерией в мельчайших ее проявлениях, искать совершенство в любых ее элементах, когда всё только и пытается тебя поймать в ловушку, пленить, лишить способности внять высшему зову!

Из куста отцветшей персидской сирени махали мне Диди и Гого, я, пробегая, сунула им фанфурики и бросилась через дорогу. На крыльцо выскочил провизор, полы его белого халата развевались на ветру:

– Держи воровку! Она украла лекарства! – кричал он. – …!!!

Я неслась в темноту, сквозь какие-то заросли и бурелом, по бульвару, от дерева к дереву, я, кстати, довольно быстро бегаю для своих лет, в ушах у меня ревели тибетские снежные львы, пели трубы, гремели барабаны. Аптекарь, видимо, не рискнул бросить без присмотра свой магазинчик. С галопа я перешла на рысь, потом на шаг, сердце мое бешено стучало, я шла и шла, без цели, без смысла, пока ноги сами не принесли меня к Учителю. Как я очутилась в его дворе, не помню ни метро, ни трамвая, ни перекрестка, ни детской библиотеки, где мы с ним не раз выступали. Сколько же времени прошло с нашего последнего разговора? Он мне рассказывал тогда, что его жена Лидочка уехала в Израиль навестить брата, а дочка в командировке.

– И вы ночуете один? – спросила я обеспокоенно.

– Ну, это я пока еще умею, – ответил он.

На мой звонок вышла незнакомая женщина и оглядела меня с головы до ног. Всклокоченное существо предстало перед нею, рваные штаны, грязные ботинки. Она провела меня на кухню и налила стакан кагора. Это была истинная сестра милосердия.

Учитель сидел в кресле, излучая сияние во всех направлениях. Голова чуть наклонена, на устах улыбка, взгляд скользил над моей головой, как будто вверху ему явлено было что-то незримое, чего не видят окружающие. Я взяла его за руку, стала что-то объяснять, изливать обиды, которые накопились в моем сердце за эти луны, я читала ему его стихи, говорила: “Так скучаю по вас! Я скучаю по вас!” А он глядел на меня откуда-то из далёка-далека, не человек – а мировой космос.