Вальсирующая

– Фиктивный?! – Афросиаб наливается праведным гневом, как большой красный монгольфьер горячим воздухом. – Фиктивный?! – Он бегает по столу, опрокидывая рюмки и закуски. – В Елоховском соборе? С Питиримом? Где вы еще видели такое венчание?

– Обман!!! – кричит Иосиф. – Эти уроды нас обманули!

– Ай-яй-яй! – качает головой Афросиаб. – Зачем так говоришь? Они же любят друг друга. Вон как она глядит на него, как Лейли на Маджнуна.

– Ты нам Тахтабая береги, – поднимает бокал старый карлик-горбун, свидетель жениха, – это же такой человек – ему цены нет.

– И не забывай каждый вечер массировать ему ноги, – добавляет его жена, – а то у него ноги отнимаются.

– Ангелы вы мои! – говорит Фира, едва опомнившись, и вслед за Йосей тоже вылезает из-за стола. – Это как понимать? Мы думали, вы почтенные люди… Да вы вообще знаете, с кем имеете дело? У нас дед Аркадий – старейший работник МПС, заслуженный железнодорожник, его хоронила вся Москва. Наши племянники – почтенные люди. Вот Будимир – представитель крупного гешефта, “челнок” – он возит из Китая кожаные куртки, вот Тима Блюмкин, сын полка, артист, интеллигент, бывший человек искусства, Иосиф – стахановец, боец трудового фронта, во время войны он делал мины…

– Боже мой! – кричит Иосиф. – Кому она всё это говорит??? Я задушу его собственными руками!!!

Иосиф бросается на Афросиаба, приподнимает его над землей, уже представляя себе, как, ослепленный яростью, наносит удар копытами по голове, вгрызается Афросиабу в спину и начинает бить его о землю, пока не разносит в клочья… Но Афросиаб вопит, словно иерихонская труба:

– Иосиф! Не тряси меня! А то я сейчас воздух испорчу!!!

Воспользовавшись Йосиным замешательством, он вырывается на свободу и ловкими нырками уходит от Йосиных захватов, не брезгуя в критические минуты прятаться от Иосифа под стол.

Юлик, Сёма, Зиновий, Авраам, Миша Пауков, Иля-старший – все окаменели. Карлики же как ни в чем не бывало пили, ели и выступали единым фронтом: то и дело подставляли ножки несчастному Иосифу, потешаясь над ним и веселясь, точно какие-нибудь простые венесуэльцы.

Послышался грохот. Это Фира упала в обморок. Йося, схватившись за сердце, опустился на стул рядом с телом Фиры.

– Обеты наши да не будут обетами, – бормочет он, – зароки – зароками, клятвы – клятвами! Да будут все они отменены, прощены, уничтожены, полностью упразднены, необязывающи и недействительны.

– Ну-ну-ну, – примирительно говорит Афросиаб. – Вот вы, Иосиф Аркадьевич, – иудей. Третье тысячелетие вам, евреям, твердят: с каждым обращайся ласково и почтительно – может, это Мессия? А я вообще не люблю, когда кто-то выше, умнее и лучше меня, мне становится нехорошо. За молодых! – кричит он. – И за их родителей. Если бы не родители, не было бы этого прекрасного жениха и этой прекрасной невесты! Горько!

Снова Тахтабай тянет ко мне руки. Видимо, он хочет меня поцеловать. Это мой муж. Настоящий. Я всматриваюсь в его лицо. У него не хватает одного уха, половины хвоста и изрядного куска носа. Так вот кто будет последним утешением в моей горестной судьбе.

А Тахтамыш? Меня обманул? Все меня покидают. Все. Всегда. Те, кого я любила, рассеялись по свету и растворились в воздухе. Никто никогда уже не полюбит меня. Надо ли смириться? Надо ли ждать? Я не хочу жить на этой планете. Лучше утопиться. Или отравиться. Нет, я уйду в монастырь, остригусь наголо и отрекусь от земной славы и суеты в одном из новициатов Апостольской префектуры. Надежд никаких. Ничего не надо просить у Всевышнего, что пошлет он мне, то пусть и будет. Вот сейчас задушу Тахтабая и уйду.

Но кто это?

Я подняла глаза и увидела в дверях человека. Я говорю “увидела”, но я не видела его, как видела Тахтабая, Фиру, Йосю и всех остальных. Он здесь и в то же время – не здесь. Он одет в голубое и белое, и у него длинные крылья, коричневые, крапчатые, как у ястреба. Звездный венец и сияющий лик.

Первое, что пришло в голову, – я окончательно свихнулась. Никто больше не видел его, только я, иначе все бы ахнули.

– Афросиаб! Я крупно тебя прищучу! – по-прежнему кричал Йося. Он то вскакивал, то садился, наэлектризован был страшно. – Ты – вор, лгун, тунеядец, – выкрикивал безрассудно Иосиф. – Он ест некошерное, не замечает субботы! У него кривые зубы и кривые пальцы ног!

– Все мы по природе братья, только росли врозь, – громким басом говорит женщина в юбке, но почему-то с усами и с бородой.

– Горько! Горько! – хлопают в ладоши карлики.

Тахтабай залезает на стул и целует меня. Мне все равно. Я смотрю в дверной проем – он снова пуст. Я твердо знаю, что счастья в моей жизни уже не будет никогда.

Вдруг чья-то рука дотронулась до моего плеча. Рука была теплая. От этого прикосновения по телу пробежала волна невыразимого блаженства.

Я встала и пошла.

Куда я иду?

– Скорее возвращайся, – кричит мне вслед Афросиаб, – а то Тахтабай умрет от тоски.

Карлики заливаются лукавым смехом.

Отец мой Иосиф, куда мне идти?