Валтасаров пир. Лабиринт

Дома, когда Хаза снимал ботинки, у него лопнул шнурок, и он чертыхнулся. У Анджея оказались запасные. Выложив их на стол рядом с кроватью, он заметил, что у неизменно аккуратного и следящего за собой Хазы рваные носки.

— Збигнев, ты что, совсем без вещей? — поразился он вдруг тому, на что вчера не обратил внимания.

— Нет, — замялся Хаза, — кое-какие я прихватил.

— Где же они? — сделал презрительную гримасу Уриашевич, слыша эту явную ложь. — Ведь у тебя же ничего нет с собой.

— А я в гостинице оставил. Где и грузовик.

— В какой еще гостинице?

— В Кшеневе, не здесь.

— Ты из Кшенева в Оликсну поездом приехал?

— Ага.

— Это еще что за фокусы? — склонился над Хазой Уриашевич, но тот отвернулся к стене.

— Кончай допрос, — проворчал он и запричитал: — Человек выпил, в голове туман, а ты с ножом к горлу пристал.

Внизу щелкнул замок. Это Зандова вернулась с работы. Немного погодя пришла из школы ее дочка. С кухни доносились приглушенные звуки — там обедали, а порой отдельные бессвязные слова. Но все это не доходило до сознания Анджея. Лежа с открытыми глазами, прислушивался он к ровному, хриплому дыханию Хазы. И раздумывал, как быть. Соображал, как вывести его на чистую воду. Сомнений быть не могло: что-то тут неладно. С каким наслаждением выставил бы он его из дома! Но эту мысль пришлось сразу отбросить, и не потому, что сам он много недель пользовался гостеприимством Хазы, просто это ничего бы не дало.

В комнате постепенно стемнело. Когда сумерки сгустились и без света уже ничего нельзя было разглядеть, Хаза, словно только этого и ждал, вскочил и сел на постели.

— Что случилось? — поднял с подушки голову Уриашевич.

— Ничего. Мне пора.

— Куда?

Из куртки, валявшейся на стуле, Хаза достал сигареты, вынул одну, вставил в мундштук и закурил. И, отогнув рукав рубашки, посмотрел при свете спички на часы.

— Куда тебя черт несет? Отвечай!

— Все кишки из меня вымотал и так ничего и не понял?

— Нет.

Встав и подвинув стул к раскладушке, Хаза сел. Когда он затягивался, желтоватый свет разгоравшейся на миг сигареты освещал его мрачное лицо и беспокойно моргавшие, близко посаженные глазки.

— Мне нельзя возвращаться, — выдавил он и задержал дыхание. Напрягшись, ждал, как отнесется к этому Анджей. — Я сжег за собой мосты.

— Ах, вот как!

В голосе Уриашевича послышалась резкая, незнакомая нотка.

— Что «вот как»? — заерзал на стуле Хаза. — Что ты хочешь сказать?

— То, что ты дел натворил и попросту должен был, как говорится, сматывать удочки. Так ведь? Зачем в прятки играть?

Прошло несколько секунд, прежде чем Хаза запротестовал против такой версии.

— Вовсе не должен был, — заявил он. — Я сделал это по своей воле. — И, судорожно глотнув, прибавил с неподдельной ненавистью: — Из-за Дубенского. Не бойся, — сказал он и через силу улыбнулся, — я пальцем его не тронул. — Он засмеялся неестественно. — Просто поквитался с ним, прибегнув… — помедлил он, подыскивая слово, и договорил: — К своего рода faire-part, адресовав его в органы госбезопасности. — Сообщив это, он искренне развеселился. — Помнишь, он все подшучивал надо мной, говорил, что я единственный близкий ему человек и после его смерти разошлю знакомым извещения в траурной рамке? Вот я и известил, кого следует, о его персоне, о подвигах, им совершенных, не дожидаясь смерти. Опережая ее, так сказать. Чтобы не сказать большего.

Несмотря на чувства, которые возбуждал в нем этот рассказ, Уриашевичу на краткий миг подумалось, что опасения его относительно пребывания Хазы в Оликсне преувеличены. Сведение личных счетов — вот что явствовало первым делом из признаний Хазы. Это отвратительно, но его, Анджея, прямо не касается. Но вскоре он понял, что заблуждается.

— Подвиги-то совершал он, — сказал он с ударением на последнем слове, — а смылся-то ты.

И потянулся к лампе на столе. Хаза схватил его за руку.

— Не зажигай! — сказал он требовательно.

— Подвиги совершал он, а смылся ты! — повторил Анджей. — Но здесь-то почему ты оказался?

— Потому что… — запнулся Хаза. Месть Дубенскому должна была послужить плащом, которым он хотел прикрыться, но пола завернулась, приоткрыв грязную подкладку. В этой ситуации надо было действовать иначе: — Я привез тебе «Пир».

Уриашевич, сорвавшись с раскладушки, вскочил на ноги.

— Ради бога, успокойся! — вскричал Хаза. — Дело сделано, и ничего уже не переменишь. — И, не давая Уриашевичу рта раскрыть, выпалил заранее приготовленные для этого случая слова. — Дело сделано. Что ж, не потрафил тебе. Сейчас ты ее получишь. А там можешь, когда захочешь, в Варшаву везти.

— Я, кажется, ясно написал, что дело, о котором мы тогда договорились, отпадает. И требую доставить картину туда, откуда ты ее взял.

— Это исключено. Не могу я рисковать, — пробурчал Хаза. — Доставлю ее сюда. — Он встал со стула. — Она в Кшеневе. Сию минуту еду за ней. И самое большее через час она будет здесь.

— Никакой срочности нет.

— А по-моему, есть! Ты меня в каких-то грязных махинациях подозреваешь. И я ни одного дня не желаю больше нести ответственность за картину. Куда тебе ее привезти?