Валтасаров пир. Лабиринт

Приуныв, покинул он поляну и углубился в лес. Тут внимание его привлек орешник. И опять не то! Редковат. Не спеша прошел он еще метров сто и неожиданно вышел к морю. Берег был здесь обрывистый. Воздух кристально чистый. Видимость отличная. Он устремил взгляд в пространство. Внизу резвились чайки. А далеко-далеко на горизонте виднелось судно. Хаза проводил его взглядом, пока оно не скрылось в голубоватой дымке. И выругался. Потом присел под ближайшим деревом, вынул из кармана блокнот и углубился в чтение. Но, видно, не вычитал ничего утешительного, потому что, закрыв его, помрачнел еще больше.

Лишь на обратном пути вернулось к нему хорошее настроение, когда, свернув с дороги, наткнулся он в лесу на бомбоубежище. При виде его он остолбенел от неожиданности. Но на секунду, не больше. Охваченный возбуждением, осмотрел он сидящее глубоко в земле сооружение из бетона, потом спустился вниз по ступенькам. Перед массивной, окованной железом дверью с бетонным навесом остановился. И в следующее же мгновение ключ, на всякий случай прихваченный из комнаты Анджея, уже торчал в замочной скважине. А когда он свободно, без усилий повернулся, сердце у Хазы запрыгало от радости.

— Ну что, — засмеялся он, — есть у меня нюх или нет?

Однако радоваться особенно было нечего. Нашлось, правда, то, чего он искал, но пригодиться это могло лишь в случае, если дело примет нежелательный оборот. Обезопасить себя от непредвиденных осложнений — еще не значит спастись. А ведь главное — это спасение.

Он положил ключ в карман и погрузился в раздумье. В рассеянности миновал Хаза лесную опушку и разбросанные по одичавшим садам остатки домов. Опомнился, только увидев Уриашевича, который, понурясь и закрыв глаза рукой, сидел в кухне за столом. Затаив дыхание, уставился на него Хаза. На чудно́го этого Уриашевича, чье поведение еще при встрече показалось ему странным, а еще больше удивило, каким он тоном говорил вечером о работе, о своих товарищах, о порте. В его присутствии Хазе было не по себе.

— Что, задремал? — подходя ближе и просовывая голову в окно, спросил он тихонько.

И тут, к неудовольствию своему, увидел на столе перед Уриашевичем телеграмму. Ничего хорошего это не сулило.

— Ты что, спятил? — встрепенулся Уриашевич при звуке его голоса и, не ответив на вопрос, сказал сердито: — Шаришь по чужим карманам! Запираешь меня!

Хаза покраснел.

— Пройтись захотелось, — пробормотал он, — а оставлять дверь открытой я не решился. — Он отпер ее и, положив ключ на стол, указал на телеграмму: — Хорошие вести или плохие?

— Прочти, — протянул ему Анджей только что полученную телеграмму, в которой сообщалось о бабушкиной смерти.

— О! — вскричал Хаза, и в его близко посаженных глазках появилось испуганное выражение. — Поедешь?

— Нет, — ответил Уриашевич.

— Не поедешь на похороны? — забеспокоился вдруг Хаза. — Почему?

Приняв было к сведению ответ Уриашевича и успокоясь, он опять переполошился, не понимая, чем это решение вызвано.

— Что, с работы не отпустят? — допытывался он.

— Я и так сейчас на работу не хожу, — ответил Анджей с раздражением. — Сижу вот дома, бью баклуши.

— Тогда в чем же дело?

— Есть у меня на то причины.

Руки у Анджея слегка дрожали, когда он складывал и прятал в бумажник телеграмму. Боясь, как бы в дороге не стало хуже, решил он никуда не ездить. Острая боль при малейшем неосторожном движении убеждала: молодой врач и Биркут не зря говорили, что руку надо беречь, иначе болезнь осложнится. А этого ему как раз и не хотелось. Сердце, разум, нервы, давние счеты с самим собой — все властно требовало в эти горячие для Оликсны дни быть на своем посту.

— Есть у меня на то причины, — повторил он. — Бабушка меня поняла бы.

— Да ты обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Забудь о моем существовании, поступай, как находишь нужным.

Любезность Хазы продиктована была не столько благовоспитанностью, сколько желанием испытать Уриашевича.

— Ладно, — бросил Анджей небрежно.

Но забыть о госте ему не удавалось. После завтрака Хаза объявил, что пойдет осматривать город и, конечно, заглянет в порт, а Уриашевич прилег у себя наверху; но стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставал Хаза. Чем дольше он лежал, тем тревожней становилось на душе. Он все старался представить себе, что делает кузен. И какая-то смутная, неотвязная мысль не давала ему покоя. Так или иначе, думал он, спокойней бы не спускать с него глаз.

Он пытался взять себя в руки, памятуя про данное Биркуту обещание не выходить. К тому же Анджей знал, — к чему обольщаться? — стоит ему только последовать за Хазой, и он будет ходить за ним по пятам, пока тот не уедет из Оликсны. Так и не удалось ему разобраться в своих ощущениях, отдать себе отчет, есть основания для беспокойства или виной всему просто нервы и небольшой жар. Да и полученное известие выбило из колеи, как тут можно здраво рассуждать.

Спустя час, сам не зная, правильно ли поступает, он вышел все-таки из дома.