Валтасаров пир. Лабиринт

Он пил, зажмурясь, но глаза из-под длинных ресниц так и зыркали по сторонам. Наконец подходящий момент выбран. Опершись рукой, вспрыгнул он на подоконник. Обернулся. Собирался сказать что-то, сострить, бросить им в лицо хлесткое, язвительное словцо, колкость какую-нибудь. Порисоваться хотел перед ними. Дать понять, что давно уже готов к тому, что произошло и произойдет через минуту; давно решил: если ему будет угрожать тюрьма, сопротивляться всеми возможными средствами — вплоть до самоубийства.

Но на разговоры времени не было. Он успел только прыгнуть. Как с трамплина, с прижатыми к бокам руками, выпрыгнул из окна и, описав в воздухе полукруг, головой вниз рухнул с пятого этажа на мощеный двор.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Збигнев Хаза толком даже не знал, что предпринять для своего спасения. Из Варшавы примчался он, окрыленный надеждой. Не потерял ее и во время краткого разговора с Анджеем под дождем. Но сделал вывод: за дело браться надо осторожно, с умом.

На кухне, за чаем, и потом наверху, в комнате, где Анджей уступил ему свою кровать, многое прояснилось. На Уриашевича, решил Хаза, рассчитывать нечего.

И поэтому отмалчивался. Только вопросы задавал, чтобы поддержать разговор, да слушал, так и сверля своими маленькими глазками Уриашевича. Крупными жилистыми руками в нервном возбуждении стискивал он колени. На вопрос, каким ветром занесло его в Оликсну, промямлил: каникулы себе, дескать, устроил. Странные, однако, это были каникулы, потому что тут же он проболтался, что планов у него никаких нет и сколько он у Анджея пробудет, неизвестно. Был он немногословен. И с каждой минутой становился все сдержанней. Даже Анджей, хотя у него был жар и мысли были заняты другим, обратил на это внимание и отпустил какое-то замечание насчет его неразговорчивости. Но тот отговорился усталостью. Они легли спать.

Первым проснулся Хаза. Спал он как убитый. Ни разу еще после того, как узнал он об аресте Конрада, сон его не был так крепок. Вдали от Варшавы спалось явно спокойней. Но сколько это продлится?

Услышав щебет птиц за окном, Хаза очнулся и сел в постели. Оглядел комнату, где провел ночь. И, сообразив, что он в Оликсне, почувствовал себя легко. Сладко потянувшись разок, другой, третий, увидел он у противоположной стены раскладушку, которую наполовину загораживал стол. А на раскладушке, взятой вчера внизу, — Анджея. Задумчивым взглядом уставился Хаза на спящего, и руки его бессильно упали на одеяло.

Наконец он встал. Оделся, спустился на кухню. В этот час внизу никого уже не было. Хаза покрутился на кухне, заглянул в комнату Зандовой. Потом вышел в сени. Он изучал обстановку. Но того, что искал, не находил. Из сеней наружу вела дверь. Она оказалась заперта и не на крючок или засов, а на ключ. Он поискал глазами, нет ли ключа где-нибудь на гвозде. Ключа не было. Тогда Хаза шагнул к окну и даже открыл его, собираясь вылезти, но раздумал. Еще заметит кто-нибудь, шум подымет: ведь здесь его никто не знает.

И он вернулся на кухню, а оттуда пробрался потихоньку наверх. Уриашевич, приоткрыв рот, лежал на боку лицом к стене. В той же позе, в какой Хаза оставил его четверть часа назад. На стуле возле раскладушки висела одежда Анджея. Хаза протянул руку и чуть было не похлопал по карманам, проверить, не там ли ключи. Но вовремя спохватился: они могли звякнуть. Тогда он запустил руку в карман и одновременно боковым зрением увидел ключ на столе. Прикинул на глаз, — пожалуй, великоват, но прихватил на всякий случай. А вернувшись к стулу, обнаружил ключи на никелированном кольце в кармане брюк — один поменьше, другой побольше. С добычей в руках на цыпочках прокрался он в сени и выбрался наконец во двор.

Первым делом обошел вокруг дома. Потом вдоль и поперек обследовал небольшой садик. Затем поляну. Возле каждой груды развалин останавливался. Совал нос в разрушенные постройки. И тут постоит и там. Каждый домик, в котором жили, пока не разбомбили поселок, привлекал его внимание. Но ни один не удовлетворял. Выражение лица у него по-прежнему было настороженное. Напряжение не ослабевало. Он бросал по сторонам быстрые взгляды. Мысль его усиленно работала. День был ясный, на небе — ни облачка, море — спокойное; погода стояла прекрасная. Но Хазу это мало трогало. Он поглощен был поисками. Глазки его перебегали от постройки к постройке. Но едва останавливались на чем-нибудь, как он тут же качал головой. Того, что нужно, не находилось. Ни каморки подходящей, ни закутка. Столько разрушенных, покинутых жилищ — и абсолютно ничего сто́ящего.

Другой бы на его месте давно отчаялся, но Хаза был не таков. Объяснялось это не упорством, а просто глупостью. И всегда-то он туго соображал, а сейчас, обуреваемый беспокойством, и подавно. Судорожно цеплялся он за первоначальный свой план, хотя возможностей для его осуществления не было.