Валтасаров пир. Лабиринт

— Успеете еще друг на дружку налюбоваться, — прервала эту игру в гляделки Иоанна. — Давай-ка уславливайся и марш обратно на занятия. Чтобы не пришлось мне из-за тебя от пани Тарновой замечания выслушивать.

* * *

Место выбрала она. В пять часов в ресторане. Причем не обедать, а просто кофе выпить.

— Я всегда выбираю ресторан, если хочу с кем-нибудь спокойно поговорить, — объяснила она. — А вечером можно перейти в кафе, там тогда народа меньше.

Он не возражал, но, по его мнению, раз уж они выбрали ресторан, следует к кофе хотя бы спиртное заказать.

— В таком случае что-нибудь легкое, — решительно заявила Степчинская. — Больше одной рюмки я все равно не выпью и вам не позволю. Не люблю, когда мужчины пьют в моем присутствии. А вот когда на столе хорошее вино, это я люблю.

Поначалу разговор не клеился. Он помнил, что школьный спектакль — тема запретная; о письме своем, в ответ на которое она отделалась коротенькой, ничего не говорящей запиской, сам предпочитал молчать. О школе рассказывать, где он очутился вместо Познанщины и дремучих лесов, как выразилась Иоанна, тоже, наверно, не стоило.

— Будете в каком-нибудь балете выступать, которые ставит Иоанна? — поинтересовался он.

— В обоих. И в том и в другом главную партию буду танцевать. Одну меня выпускают дебютировать изо всей школы. Честное слово!

— Здорово! — обрадовался он. — Вот подруги-то небось вам завидуют.

— Позеленели от злости. Этим, к сожалению, все удовольствие и ограничивается.

— Что, трусите?

— Фи! Еще чего!

— Боитесь, не получится что-нибудь?

— Это у меня-то?! — фыркнула она.

— В таком случае ничего не понимаю! — воскликнул он. — Вас отличили, вы такая молодая, едва, можно сказать, ступив на сцену, уже на пути к славе. И вас это не радует. Чего же еще может желать балерина в вашем возрасте?

— Это я вам открою как-нибудь в другой раз!

Постепенно они разговорились. Беседа потекла совсем непринужденно, когда Анджей стал вспоминать о Париже, о довоенных временах, рассказал о своей семье и Левартах. Степчинская заинтересовалась, захотела узнать подробности.

— Да это все старые предания, — заскромничал Анджей.

— Расскажите еще о Париже, — попросила она. — И о Левартах.

Он говорил и смотрел на нее. Время от времени и она поднимала свои красивые глаза, пристально, с интересом вглядываясь в него. В такие минуты он замолкал, охваченный волнением под устремленным на него взглядом. Но она тотчас отводила глаза и спрашивала неизменно:

— А что потом?

Незаметно от старых преданий и давно минувших лет перешел он к настоящему. Посвящать Степчинскую в свои дела, тем более денежные, зависящие от продажи картины, он не собирался, испытывал только потребность изложить свои планы на будущее этой девушке, к которой его влекло, как ни к одной другой женщине.

— Сначала, разумеется, окончу институт. Потом? Город я, признаться, не люблю. У меня с ним связаны неприятные воспоминания. В деревне — я теперь узнал ее ближе — очень неспокойно сейчас. А вот поселиться бы где-нибудь в живописном месте да заняться разведением форели или черно-бурых лис. Есть такие фермы. Если вложить в это дело душу и труда не жалеть, — ого, каких результатов можно достичь. А главное, забыть обо всей этой суете.

Анджей смотрел, как перебирает она складки своего платья. Машинально, одну за другой. И молчит. И испугался, не упал ли в ее глазах, изобразив свое будущее в таком свете.

— Война многих сделала неврастениками, нелюдимами. Но, как правило, это со временем проходит, — иронически отозвался он о собственной исповеди. — Может, через год-два, после окончания института, мне самому покажутся смешными теперешние мои пристрастия, которые я вам обрисовал. И город на деревню я нипочем не променяю.

Она по-прежнему перебирала складки платья.

— Эти пальчики, — шутливо сказал он, — не для того, по-моему, созданы, чтобы кормить лисиц или сортировать рыбу. Даже если эти лисицы черно-бурые, а рыбки — золотые. Без общества жить вы, наверно, не могли бы.

Она подняла на него большие глаза — печальные и выразительные. Но прочесть в них Анджей ничего не смог. Тем не менее он не сомневался, что видит ее насквозь. Чтобы такая талантливая девушка, привыкшая к удобствам, согласилась похоронить себя в глуши — нет, это немыслимо. Никуда она из Варшавы не поедет. Вскоре разговор зашел об Иоанне. И ему стало ясно: дело обстоит куда хуже, чем он даже предполагал.

— Да, не хочу скрывать: пани Иоанна — мой идеал. Прославиться на весь мир — вот это я понимаю! — вырвалось у нее. — На ее месте я ни за что не стала бы возвращаться обратно. Ни за что. Это уж точно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Уриашевич разделся, сдал вещи в раздевалку, надел позаимствованные у Хазы старые плавки и вместе с ним по коридору направился к бассейну.

— Не знал, что ты ходишь в бассейн, — сказал Анджей.

— Это он меня вытаскивает, — ответил Хаза, показывая на Дубенского.

Тот опередил их: успел уже окунуться, вылезти из воды и теперь, на трамплине, разминался, готовясь к новому прыжку.