Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Свой сороковой день рождения Беньямин – когда я всё ещё надеялся на встречу с ним в Милане – провёл, отказавшись от прежних договорённостей, на Ибице, где незадолго до этого познакомился с Жаном Сельцем³⁷⁰ и его женой, вызывавшими его симпатию. Как из всех этих внутренних и внешних событий – было ли оно давно обдумано и подготовлено или решено внезапно – дело дошло до прошлогодних планов покончить жизнь самоубийством в Ницце (в отеле «Пти Парк»³⁷¹), остаётся столь же большой загадкой, как и то, почему после тщательной подготовки он внезапно отказался от своего замысла. Насколько я знаю, об этом он не говорил никогда и ни с кем. То был кульминационный пункт его жизни, внезапно разразившийся и столь же внезапно преодолённый лихорадочный кризис. В свете этого знания, которого тогда у меня не было, длинное письмо, написанное мне 26 июня из Ниццы и в котором он многозначительными фразами вдавался в подробности моего письма к его дню рождения [B. II. S. 555 и далее], приобретает вдвойне загадочный и даже жуткий характер. Зашифрованный намёк на то, что происходило в его душе, связывался в последнем абзаце с приветом, который я должен был передать Эрнсту Шёну во Франкфурте, и с его советом – сформулированным в его манере косвенно – завязать там знакомство с Адорно, который «в прошлом семестре провёл семинар по книге о барочной драме». Глубоко пессимистичный настрой предыдущего, определяющего абзаца соответствует мрачному тону его констатаций. Шансы на исполнение моих пожеланий ко дню рождения – как нельзя хуже. «Нам обоим приличествует… посмотреть ситуации в глаза». И это он делает «с серьёзностью, которая граничит с безнадёжностью». Вальтер говорил о распаде, по-прежнему угрожающем его мышлению, и о «победах в малом» в некоторых его работах, которым, однако, соответствуют «поражения в большом». Отсюда оставался всего шаг до того прощального письма, которое он написал к Эгону Виссингу вместе с завещанием на следующий день и где он обосновывал свою решимость умереть в упомянутой комнате отеля безнадёжностью своего положения.

Я воспроизвожу здесь часть его завещания, касающуюся наших отношений и написанную в полном доверии ко мне, которая и образует его первый абзац. Я нашёл это завещание в 1966 году в Центральном архиве ГДР в Потсдаме и цитирую его по фотокопии из архива сына Стефана:

«Всё моё рукописное наследие, включая мои и чужие рукописи, – должно перейти к д-ру Герхарду Шолему, Иерусалим, Абиссиниан роуд. В моём наследии содержатся, кроме моих собственных работ, прежде всего, сочинения братьев Фрица и Вольфа Хейнле. Моей воле отвечало бы, если бы их наследие хранилось в иерусалимской университетской библиотеке или в прусской государственной библиотеке. При этом речь идёт не только о собственных рукописях братьев Хейнле, но и о моих отредактированных списках их работ. Что касается моих собственных работ, то моей воле отвечало бы, если бы некоторые из них нашли себе место в университетской библиотеке Иерусалима. Если д-р Герхард Шолем составит и издаст сборник моих работ – частью из наследия, частью из того, что было издано при моей жизни, – то моей воле отвечало бы, если бы определённую долю чистой прибыли от этого издания – примерно 40–60% после вычета его издержек – он передал моему сыну Стефану».