Вальтер Беньямин – история одной дружбы

«Дорогой Герхард, ты представить себе не можешь, как меня убивает перспектива вообще не увидеть тебя. Увы, нам приходится считаться с этой возможностью. Ситуация совсем простая: поездку за свой счёт я не могу себе позволить, но полагаюсь на Шпейера, который прихватит меня в свой автомобиль, когда поедет назад сам… вряд ли до конца октября. Это зависит от пьесы, над которой мы с ним здесь работаем[15]; так что мы многого ждём от этого октября… Я использую это положение – при всём его убожестве, в нём остаётся много достохвального, – чтобы разрешить себе неслыханную роскошь впервые с незапамятного времени сосредоточиться на одной-единственной работе. Ибо только что упомянутая, общая со Шпейером, требует от меня лишь консультативных задач и служит мне пленительным отдыхом от моей собственной. А собственная у меня всего одна, и пишу я её целый день, а то и ночами. Если тебе из этого видится объёмистый манускрипт, ты ошибаешься. Это не только нечто малое, но ещё и фрагментарное: форма, к которой меня подталкивает, во-первых, материально нестабильный и сомнительный характер моего производства, во-вторых, оглядка на его рыночную реализуемость. Но в данном случае мне кажется, что этой формы безусловно требует и сам предмет. Короче говоря, речь идёт о серии заметок, которым я дам заглавие “Берлинское детство на рубеже веков”³⁷². Тебе я приведу и девиз: “О поджаристая колонна Победы³⁷³, / Посыпанная зимним сахаром детства!”. Откуда взялся этот стих – надеюсь как-нибудь рассказать тебе[16]. Бóльшая часть работы уже готова и могла бы немного спустя очень благоприятно повлиять на моё материальное положение, если бы вследствие совершенно необъяснимых обстоятельств, насчёт которых я до сих пор не в курсе, не прервались мои отношения с “Франкфуртер цайтунг”. Но я всё же надеюсь, что эти детские воспоминания – ты заметишь, что написаны они не в хронологическом порядке, а представляют собой отдельные вылазки в глубину воспоминаний – выйдут в свет книгой, может быть, у Ровольта… Обязательно дай мне знать точную дату твоего отъезда из Берлина. Напиши мне, как тебе показался Стефан. И ещё просьба – пусть изложенные в этом письме факты останутся между нами. В особенности я пока что не хочу, чтобы кто– нибудь в Берлине узнал о новой книге».

Таким образом, всего три месяца – правда, критических – разделяют «Берлинскую хронику», написанную на Ибице, и «Берлинское детство», направляемое новой, уже не чисто автобиографической, а поэтико– философской концепцией и внёсшее новую ноту в его труды.