Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Из этого письма, которого не было в моём распоряжении при издании «Берлинской хроники»³⁵⁴, явствует, что в действительности предварительные наброски к тем статьям, которые он записал на Ибице и о существовании которых я в послесловии к ним (S. 125–126) рассуждал лишь гипотетически, возникли в январе– феврале 1932 года в Берлине.

Однако опасения Вальтера по поводу года Гёте не оправдались. «Меркантильная конъюнктура года Гёте» [B. II. S. 547] предоставила и ему возможность заработка, который позволил ему – по внезапному решению его старого знакомого Феликса Нёггерата, открывшего тогда «таинственный угол» Ибицу³⁵⁵, – поехать туда.

7-го или 8 апреля Вальтер отплыл из Гамбурга на грузовом судне, с капитаном и командой которого он сдружился; через одиннадцать дней он попал в Барселону, а оттуда, на почтовом пароходе, на Ибицу. Там он оставался три месяца и жил, отказываясь от всякого комфорта, но в подходящей ему атмосфере и несусветно дёшево – менее чем за две марки в день! Друзьям Вальтер писал длинные письма об острове и житье на нём. При всём обилии работы в этих порой красивых письмах он казался отдохнувшим и лишь мягко намекал на полное уединение, в котором ему пришлось встречать свой сороковой день рождения, и на гложущие его медитации о себе и своей жизни – в ответ на моё подробное поздравительное письмо. О том, как сложно складывались его дела, я узнал лишь месяцы спустя.

Я тогда был в Риме и изучал в Ватикане каббалистические рукописи. Начались переговоры о возможных перспективах встречи. Окончательный провал этих планов оставил меня в тот год с тяжёлым сердцем и навёл на раздумья.

Пребывание на Ибице с самого начала было омрачено тем, что Беньямин с Нёггератом ещё в Берлине дали себя одурачить одному мошеннику, который сдал Нёггерату на Ибице не принадлежавший ему дом и снял квартиру Беньямина в Берлине – он её не только не оплачивал, что серьёзно осложняло финансовую ситуацию, но и посягнул на некоторые вещи. Разыскиваемый полицией аферист быстро исчез, но Беньямина долго терзала мысль, что «из-за цепи злосчастных констелляций этот тип мог проникнуть в мой – вообще-то запертый – шкаф с рукописями. Поскольку он не только мошенник, но и раздолбай, я пребываю в тревоге из-за бумаг, которые представляют собой плоды трёх-четырёхлетней работы мысли и исследований – прежде всего для моей книги о пассажах – и содержат важнейшие – пусть не для других, но для меня – директивы. Надеюсь, что в кругу твоих друзей не с каждым вторым случается происшествие, как с Агноном [чья библиотека сгорела при пожаре в доме]. Итак, мы видим, что бедность – зло, а практические её последствия – частично от дьявола. Если бы я разделался с берлинскими неприятностями, то мог бы праздно подумать, не остаться ли здесь надолго или не вернуться ли сюда. Вряд ли где ещё я мог бы жить в сносных условиях за 70–80 марок в месяц, а то и дешевле, поскольку через пару дней перееду к Нёггератам, которые обустроили для себя ветхий крестьянский домик, в двадцати минутах от местечка [СанАнтонио³⁵⁶], у самого леса и моря… С одной стороны, средства мои скудны, с другой, заповедь разума велит чтить отсутствием инаугурационные торжества Третьего рейха. Впрочем, насчёт их сроков вроде бы ничего не прояснилось. Хотел бы в связи с этим сделать маленькое замечание, которое пришло мне в голову недавно, но, как мне стало известно, уже проникло отсюда в Германию. Лучше тебе услышать его “из первых рук”, чем из вторых уст. Так вот: Третий рейх – это поезд, который отправится не раньше, чем в него сядут все пассажиры».

В своих первых письмах из Рима я впервые рассказал о Залмане Шокене³⁵⁷, одной из наиболее достойных фигур немецкого еврейства, который тогда – будучи владельцем большой сети универмагов в немецких городах средней величины, высокообразованным самоучкой, страстно заинтересованным в еврейской духовности – задумывался об издательских планах, которые впоследствии, при Гитлере, приняли иную, но весьма плодотворную для евреев в Германии форму. Я хотел встретиться с Шокеном, интересовавшимся моими работами, осенью в Германии и при этом поговорить с ним о Беньямине как об одном из потенциально важнейших авторов, сотрудничеством с которым такому издательству следовало бы заручиться. В уже цитированном письме (от начала мая) Беньямин писал: «Если бы ты видел возможность заполучить упомянутого Шокена для этой книги [собрание писем, для которого Вальтер не мог найти издателя] или для моих трудов в целом, это было бы, конечно, очень важно. Исхожу из того, что эта инициатива сделает тебе больше чести, нежели твоя первая инициатива. О, в каком же я долгу перед тобой!».