Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Совершенно по-иному доступный и особенно захватывающий аспект собственной продукции Беньямина открылся мне, начиная с осени 1931 года, с первых же строк извлечённых им на свет Божий и снабжённых великолепными краткими предисловиями «Писем», которые тогда начали выходить во «Франкфуртер цайтунг»³⁴⁵. Здесь я вновь встретился с автором, который был мне хорошо знаком, в неискажённом и незамаскированном виде, и при всей глубине светскости и простоты выражения выказывал зрелый ум и полную независимость. Я написал ему восторженное письмо, которое – как показал его (напечатанный) ответ очень его обрадовало [B. II. S. 541 и далее].

Встреча Беньямина с сюрреализмом, пожалуй, подготовила почву для опытов с гашишем, которые он предпринимал вскоре после нашего расставания и своего возвращения в Берлин и о которых он много писал мне в эти годы. Ещё в 1932 году он планировал книгу на эту тему, так и не написанную. Ибо он, конечно, не хотел довольствоваться протоколами и описаниями в том виде, как они дошли до нас, а стремился вникнуть в философскую релевантность восприятий в изменённом состоянии сознания, в которых он усматривал больше, чем просто галлюцинацию. Это было совершенно в духе его представления о подлинном опыте, о чём я уже говорил в одной из предыдущих глав. Из своих заметок на эту тему Вальтер послал мне лишь одну напечатанную и многократно просил меня соблюдать строжайшую тайну относительно экспериментов, которые он проводил с двумя врачами, д-ром Фрицем Френкелем и д-ром Эрнстом Йоэлем. При этом он черпал особое вдохновение из присутствия Эрнста Блоха и одной знакомой, впоследствии покончившей жизнь самоубийством. В употреблении наркотика Беньямин проявлял чрезвычайную осторожность и сказал мне, когда я спросил его об этом в Париже в 1938 году, что вот уже несколько лет полностью воздерживается от подобных опытов.

Беспокойство, которое на протяжении всех этих лет непрерывно гнало его в путешествия и достигло особенной кульминации при разрыве с Дорой, сменялось лишь кажущейся внешней гармонией, а временами и «внутренним покоем», о котором он не раз писал мне, переехав поздней осенью 1930 года на Принцрегентенштрассе, 66, в Вильмерсдорф. Он занял эту квартиру после художницы Евы Бой – псевдоним Евы Хоммель, будущей супруги художника ван Хобокена, которая рассказывала мне о Беньямине спустя более чем тридцать лет в Асконе³⁴⁶. Cначала жильё в течение почти года обставлялось, а затем, под собственным руководством, заселялось, чтó он живо описал в одном письме как «заселение собственной квартиры». Это была двухкомнатная квартира-студия, расположенная напротив квартиры его двоюродного брата Эгона Виссинга³⁴⁷, подниматься в которую надо было по узкой лестнице. В большом рабочем кабинете Беньямина нашли своё место две тысячи книг, до которых разрослась его библиотека; был там и Angelus Novus³⁴⁸. Это было в последний раз, когда ему удалось собрать всё вместе. По существу, почти половину времени проживания в этой квартире он провёл в путешествиях. В письме о своих новых жизненных обстоятельствах [B. II. S. 544–547] он попросил меня «как можно скорее» высказаться о пропагандировавшейся тогда в КПГ совершенно никчемной книге Отто Геллера «Закат еврейства»³⁴⁹, мнение о которой, столь же подробное, сколь и уничтожающее, я высказал с обратной почтой. Ибо с точки зрения облыжной и невежественной болтовни этого халтурщика, только наиболее разгильдяйский и вульгарнейший, какой-то разжиженный сионизм – не принимая во внимание того кризиса, о котором я говорил в приведённом выше письме несколько месяцев назад – выступал в качестве голоса истины и, прежде всего, выдавался за честный диагноз положению евреев.

В этом же письме я сообщал Вальтеру, что в середине марта 1932 года собираюсь ехать в длительное путешествие в Европу за рукописями и рассчитываю встретить его. За пять лет, которые прошли после моей первой поездки в Европу, накопилось так много такого, чего письмами не выразишь; эти годы принесли и в жизни Вальтера столько разочарований, кризисов и новых поворотов, что нам необходимы были подробный диалог и дискуссия. Мне это было ясно.