Вальтер Беньямин – история одной дружбы

«Возможно, ты теперь в курсе дела больше меня так как ко мне тот номер журнала, первое известие о котором принёс мне ты, ещё не пришёл… От суждения о том, что пишет Краус, воздержусь, пока не прочту – поскольку не знаю, насколько это соответствует той речи, которую он произнёс примерно 8 недель назад и о которой я, конечно, достаточно проинформирован, хотя и не слышал её. Как бы там ни было – от реакции Крауса неразумно было бы ожидать ничего, кроме того, что есть; надеюсь, что и моя реакция окажется в сфере разумно предсказуемого: а именно, я никогда больше о нём писать не буду.

Вот уже четыре недели, как я уехал из Берлина. Сначала я был со знакомыми в Жюан-ле-Пене, затем недолго в Санари³⁴³ и Марселе. Теперь – вероятно, до моего возвращения к концу месяца – я нахожусь в Ле Лаванду. Время не потеряно, так как здесь я могу заниматься разными делами на самых разных “этажах”, начиная с занятий Кафкой и, прежде всего, с великолепного тома его наследия, до сотрудничества с [Вильгельмом] Шпейером, которое два года назад вызвало немалое удивление Эши. Впрочем, здесь не только Шпейер, но и Брехт с целым штабом друзей и с новыми проектами. Сейчас мы заняты предварительной работой над новой пьесой. Я поспособствую тому, чтобы к тебе сразу же после издания пришёл новый том “Опытов”, где содержится великолепная повесть в стихах для детей. То, что на твоё последнее письмо ответа пока нет, я знаю [это касается моего напечатанного письма от 6 мая]; для меня причина заключается в том, чтобы продолжение наших дебатов теснее связать с продукцией Брехта, которую я сейчас – по идеологическим мотивам – привлекаю как свидетельство в мою защиту».

Конечно, тексты Брехта ничего не значили в продолжении наших дебатов, и хотя Беньямин многократно к ним возвращался, но так и не мог как следует объяснить, что это за два «идеологических» лица, конфликтующие друг с другом, которые он в одно и то же время обращал ко мне и к Брехту. Долгое время у меня были лишь неопределённые предчувствия того, чтó теперь мы знаем из жалоб Брехта в его «Рабочем журнале»³⁴⁴ о «мистике при настрое против мистики» и о вечных «иудаизмах» Беньямина: а именно, то, что меня столь привлекало в мышлении Беньямина и связывало с ним, было как раз тем элементом, который раздражал и должен был раздражать в нём Брехта. Кое-что в парадоксальности брехтовских сочинений, из которой при прочтении первых тетрадей «Опытов» меня захватило лишь несколько вещей, я понял лишь в поездке в Европу в 1932 году, когда заехал в Берлин и зашёл на постановку «Трёхгрошовой оперы», где она вот уже два года шла при переполненных залах. Выражаясь по-берлински, что здесь, пожалуй, уместно: я обалдел, увидев, что публика, состоящая из граждан, утративших всякое ощущение собственной ситуации, встречает ликованием пьесу, где их высмеивают и оплёвывают самым последним образом. За три месяца до прихода Гитлера к власти это была подлинная прелюдия к грядущему для каждого, кто смотрел на происходящее со стороны. У меня не было иллюзий по поводу того факта, что значительная часть этих зрителей была евреями.

Адресная парижская книжка В. Беньямина. 1927–1929 гг.

Архив Академии искусств, Берлин