Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Я не вхожу здесь в подробности объёмистых письменных споров о повороте Беньямина к диалектическому материализму, развернувшихся между нами в марте– мае 1931 года. Импульсом к ним послужило большое эссе о Карле Краусе, которое столь же впечатлило меня, сколь и возмутило – но также и письма Вальтера к Брехту и Рихнеру, копии которых он послал мне. Относящиеся сюда документы имеются в собрании писем [B. II. S. 525–533]. Однако я ещё раз привожу три основных письма – два моих и одно его – в специальном приложении из-за их особой важности для понимания наших отношений и дискуссий. Неудивительно, что я захватил инициативу в этих делах и тогда, когда необходимо было сказать ясное слово о его отношении к еврейству, и тогда, когда речь шла о материалистической продукции Беньямина. Вдали от превратностей судьбы, мешавших Беньямину занять решительную позицию, мне было легче однозначно и даже провокативно сформулировать существенное. Причём я осознанно стремился действовать в этих необходимых выяснениях в качестве катализатора. Я легко понимал, что сам он не особенно приветствовал такое прояснение. Однако то, что оно было для него в принципе невозможно, я осознал не сразу: его дальнейшая продукция доказывала, что выбор между метафизикой и материализмом – в его понимании – так и остался неосуществимым. Его установка на диалектический материализм как на эвристический принцип, а не как на догму – так он понимал это, начиная с 1931 года – оставила открытыми ворота для продолжающегося развития духа метафизических истоков, который имел с категориями материализма мало общего, а то и ничего. Этому соответствовала и продолжавшаяся привязанность Беньямина к категориям иудаизма, ощутимая в его произведениях до самого конца.

Как сильно эти еврейские интересы продолжали воздействовать на наши отношения, ничто не покажет лучше, чем мой подробный ответ на его письмо от 20 июня 1931 года, т. е. ненамного позже только что упомянутой переписки. Это письмо иллюстрирует климат наших отношений в том виде, в котором он мог сложиться только в переписке, по особенно важному пункту. Беньямин строго доверительно сообщил мне о возобновлении сближения между Дорой и ним, попросил в дальнейшем дать несколько «намёков» о моих мыслях о Кафке, в связи с его запланированной аннотацией к вышедшему тогда тому из наследия Кафки «На строительстве китайской стены»³³⁸, и, наконец, хотел услышать моё мнение о бурно прошедшем в 1931 году конгрессе сионистов в Базеле. Оригинал этого письма сохранился среди бумаг Беньямина, так как он – из– за своего особенного интереса – извлёк его из пачки нашей корреспонденции и положил к своим заметкам о Кафке. Я писал 1 августа 1931 года: