Вальтер Беньямин – история одной дружбы

«Дорогой Герхард!

Твоё письмо пришло вчера и сокрушило меня. Конечно, я не одобряю перерыв, наступивший в моих письмах, равно как и причины этого перерыва. А тут ещё множество смутных намёков в моих последних письмах, выставленных цветником на краю пропасти молчания. Чтобы перебросить мост через эту трёхмесячную пропасть, мне самому в нашей переписке пригодился революционный прибор, которому я диктую это письмо, иначе снова пропадут несколько дней.

Чтобы начать с менее важного – “Следы” (Эрнста Блоха)³³⁴ у тебя есть, но, кажется, тебе неизвестно, что получил ты их по моей инициативе; завтра я обедаю с Ровольтом и раздобуду для тебя “Саббатая Цви” (Йозефа Кастайна)³³⁵. Почти одновременно с этим письмом к тебе отправится очередное послание, так сказать, моё собственное сочинение, являющееся одной из причин моего продолжительного молчания. Это – экземпляр “Карла Крауса”, над которым я работал чрезвычайно долго – почти год, а в последний месяц – вообще отодвинув в сторону все мои личные и материальные обязательства. И тогда перед тобой всплывут все ключевые слова из того времени, которое – видит Бог! – уже можно назвать нашей юностью. В этом смысле ты должен понимать, что рукопись – представляющую собой четвёртый вариант всего материала – я сохраню для твоего архива и по желанию пришлю её. Я приложу к посылке также печатный лист новейшей книги Брехта, случайно оказавшийся у меня в распоряжении, и дам тебе тем самым если не общее представление о задуманном журнале, то хотя бы о том, чтó меня в нём больше всего интересует. Вопрос о моём участии в журнале в последнее время снова остаётся открытым. От оформления первого номера зависит – буду ли я участвовать как соиздатель. После того, как длительное время под вопросом стояло всё – вплоть до выхода журнала – наконец ситуация приняла более конкретный вид. Выход журнала ожидается в апреле.

Поскольку из-за диктата технических обстоятельств у меня в распоряжении не так много времени, как хотелось бы, я ещё вкратце обрисую тебе положение – в качестве предвестника подробного рукописного сообщения.

Внутренней нерешительности у меня больше нет. От ситуации в Германии я мало чего ожидаю. Интерес к этой ситуации не выходит за рамки маленького кружка, сложившегося вокруг Брехта. Некой неизменности моей ситуации, вероятно, больше способствует эта безучастность к внешнему – связанная с более интенсивным обращением к моей работе, отчасти в её изначальных мотивах – нежели то, что ты гипотетически называешь “жёстким ядром моего характера”. Остаётся только пожаловаться Богу на неизменность и во внешнем смысле. Если бы ты услышал сумму долга, которую мне пришлось заплатить за последние месяцы[8], ты воздал бы должное негативности моего финансового портрета. Скажу лишь то, что ничем распоряжаться я не могу, и тех 3000 марок, которые – согласно расчётам Эши – могли бы стать основой для какой-никакой “перестройки” моего бытия, у меня нет. Их принёс бы мне разве что переворот в экономической ситуации в Германии. Но откуда ему взяться?

В подробности твоих замечаний по поводу “Следов” я буду вдаваться после того, как выполню обязательство, которое давит на меня: представить их для “Литературного мира”. Но я не могу закончить письмо, не попросив тебя сказать ещё словечко о смутных намёках, которые ты делаешь на тамошние отношения “скорее во внутреннем, чем во внешнем измерении”. – Напиши мне, как только сможешь, по вышеуказанному адресу. В ближайшие 12 дней я буду во Франкфурте, “проворачивая” сомнительные радиодела. Но твой ответ застанет меня уже в Берлине.

От всего сердца тебе и Эше, как всегда.

Твой Вальтер.