Вальтер Беньямин – история одной дружбы

Это глубоко личное письмо и сообщение моей жены о двух визитах к Доре и Вальтеру дали мне представление о тяжёлых кризисах и переменах в его жизни, где хватало дальнейших обострений. «Вы, пожалуй, многое услышите», – сказал Вальтер Эше, посетив её для разговора на даче моих родителей под Берлином. Он мог думать, что она встретится с Дорой. Но Эша уклонилась от его готовности рассказать ей подробности дела. Когда она представила ему ситуацию, в какой я окажусь в Иерусалиме, если Беньямин не приедет или не вернёт сумму, которую давно растратил, Вальтер избежал ясного ответа. В личных беседах он не любил затрагивать неприятные ситуации. Разговор зашёл о его очевидном повороте к марксистскому рассмотрению литературных и философских предметов и к его коммунистическому уклону в политической практике. Вальтер сказал Эше буквально следующее: «У нас с Герхардом всегда было так, что мы убеждали друг друга». Это была достопамятная фраза, хотя в воспоминаниях о наших разговорах зимой 1918–1919 годов о русской революции и теократической политике она не соответствовала фактам, а лишь, пожалуй, различным направлениям общего для нас радикализма позиций. Американский романист Джозеф Хергесхаймер, с которым Беньямин познакомился в эту эпоху волнений, говорил тогда – как писала мне Дора, – что Вальтер производит «впечатление человека, который только что сошёл с одного креста и собирается взойти на новый».

В это время в Берлине уже шли жаркие дискуссии между Беньямином, писателем Сомой Моргенштерном, с которым он познакомился в 1927 году, и Брехтом на значительную тему «Троцкий и Сталин», и Моргенштерн, у которого было обострённое еврейское чувство, поднял вопрос о возможном антисемитизме Сталина. (Моргенштерн писал мне об этом в пространном письме.) О «больших массивах разговоров в присутствии Брехта, шум прибоя которых Вас пока не достиг», писал Вальтер в ту пору к Адорно. Из писем его ко мне о проекте журнала, который он хотел издавать совместно с Брехтом, было видно, какой глубины и значения достигли его отношения с Брехтом. В это же время Зигфрид Кракауэр, принимавший марксистские взгляды Беньямина куда мягче, чем я, в Берлине «имел с ним весьма резкий спор о его рабско-мазохистской позиции по отношению к Брехту», о которой он мне писал и обещал «как-нибудь рассказать устно». Это была не единственная контроверза такого рода в кругу общения Вальтера.

В письме от 3 ноября 1930 года странно выглядит его восторженное высказывание о «сухости, с какой каббалистические источники, о которых ты говоришь, упорядочивают мистические обстоятельства или предлагают их для дебатов» рядом с настойчивой отсылкой к «Опытам» Брехта, которые он мне также прислал. «Признаю´, что настала пора подробно информировать тебя об этих вещах, так как они уже приближаются к официальному объявлению. В следующий раз ты получишь программу и устав нового журнала под названием “Кризе унд Критик”, который будет выходить раз в два месяца в издательстве “Ровольт”, издатель – [Герберт] Ихеринг; первый номер выйдет 15 января следующего года, и на титульном листе буду фигурировать я рядом с Брехтом и ещё двумя-тремя членами редколлегии. Ты испытаешь двусмысленное удовлетворение, увидев там меня в качестве единственного еврея среди сплошных гоев» [B. II. S. 519; это место письма до сих пор не было опубликовано]. Он осознавал «имманентные трудности всякого сотрудничества с Брехтом», как он писал мне за месяц перед этим, хотя и признавал, «что если кто с ним и справится, так только я» [B. II. S. 518]. То, что он, несмотря на моё упомянутое письмо от начала года, всё-таки строил иллюзии по поводу «определённого решения в делах палестинского эксперимента», которым суждено было рассеяться в течение года, я воспринимал скорее как свидетельство длящегося чувства неловкости за своё поведение – что проявилось и в дальнейших письмах.

И опять прошли два месяца, в которые я написал мрачное письмо о положении в стране и о сионистском движении после арабских бунтов в августе 1929 года. 5 февраля 1931 года Вальтер отвечал: