«Дорогой Герхард,
пока груз мыслей из моего последнего письма стоял у тебя на якоре неразгруженным, подоспел и новый чёлн, ушедший с ватерлинией под воду, доставляющий куда более тяжёлый товар – тяжесть моего сердца.
Институт – как сообщает мне Хоркхаймер – попал в полосу серьёзных трудностей. Не называя срока, он готовит меня к прекращению выплат дотаций, которые с 1934 года только и поддерживали моё существование. Твой взгляд тебя не обманул, а твой покорный слуга не предполагал этого ни на миг. Катастрофы я не предвидел. Как явствует из их писем, сотрудники жили не на проценты, как можно было предположить в случае фонда, а на сам капитал. Капитал же, в значительной части, не наличный, а в виде недвижимости, и грозит вот-вот иссякнуть.
Если ты можешь чего-нибудь добиться у Шокена, с этим нельзя медлить. Ведь все бумаги, необходимые тебе, чтобы изложить план о Кафке, у тебя на руках. Я возьмусь и за любой другой заказ, который Шокен дал бы мне в области моей работы.
Времени терять нельзя. Единственным, что удерживало меня все эти годы на плаву, была надежда когда-нибудь хоть наполовину по-человечески быть принятым в Институт. Наполовину по– человечески – это означает мой прожиточный минимум в 2400 франков. Новое падение с этого уровня à la longue430
дорого мне обойдётся. К тому же приманки моей среды для меня слишком слабы, а вознаграждения потомства – слишком призрачны. Было бы важным пережить этот период. Когда-нибудь сотрудники Института вновь доберутся до денег. Хотелось бы в нужный момент оказаться в нужном месте.Не придавай этим вещам больше публичности, чем необходимо для того, чтобы помочь мне. Если будет возможно показать Хоркхаймеру и Поллоку, что они – не единственные, кто обо мне заботится, это даст шанс, что они для меня постараются.
На этом всё. Не оставляй меня без скорейшего ответа, сколь бы предварительным он ни был.
От всего сердца, твой Вальтер.
P. S. Только я успел поставить свою подпись, как пришло твоё письмо от 2 марта. А ведь я в минимальном списке моих шансов шокеновский считал одним из самых значительных. Нет ли у тебя варианта на замену? Меня радует, что ты – не зная моих теперешних перспектив – рассматривал мою поездку в Палестину. Теперь события таковы, что приобретает значение вопрос – нельзя ли обеспечить моё пребывание в Палестине на несколько месяцев? (Я не рассчитываю, чтобы это могло произойти за твой счёт.) Дело обстоит так, что среди различных зон опасности для евреев, на которые сегодня подразделяется земля, Франция представляет собой самую опасную, так как здесь я нахожусь в полной экономической изоляции.
В одном из следующих писем я подробно остановлюсь на твоих рассуждениях о “Бодлере”. Большинство из них при первом же прочтении показалось мне весьма достойным обдумывания».